ОЧЕРКИ ПО ИСТОРИИ СПЕЦСЛУЖБ. III ОТДЕЛЕНИЕ СОБСТВЕННОЙ ЕГО ИМПЕРАТОРСКОГО ВЕЛИЧЕ
ОЧЕРКИ ПО ИСТОРИИ СПЕЦСЛУЖБ. III ОТДЕЛЕНИЕ СОБСТВЕННОЙ ЕГО ИМПЕРАТОРСКОГО ВЕЛИЧЕСТВА КАНЦЕЛЯРИИ (1826-1880)
Обращаясь к процессу становления системы российских спецслужб, пытаясь проследить основные тенденции ее развития и осмыслить особенности функционирования «высшей полиции» XIX в., мы оказываемся перед необходимостью бросить хотя бы мимолетный взгляд назад, к рубежу столетий, чтобы получить представление о той атмосфере, в которой формировалась психология политического протеста и действовали органы сыска, призванные бороться с ее проявлениями.
XIX век принес России большие перемены. Начало их осуществлению было положено потомками двух «небитых дворянских поколений». Манифест 1762 года и Жалованная грамота 1785 утверждали «неприкосновенность дворянского достоинства» и давали представителям этого сословия право не платить подати и не служить. Кто-то тратил свои досуги на крепостной разгул, а кто-то приобщался к идеям Просвещения, но дети и внуки и тех и других уже не испытывали безотчетного ужаса перед самодержавным произволом и не могли мириться с ним как с фатальной неизбежностью. Свидетельством тому стала гибель Павла I (1801). Требования Разума, понятия о достоинстве человека, прежде всего — просвещенного человека, дворянина, оправдывали тираноубийство. Но они неминуемо влекли за собой и другие преобразования, инициативу в проведении которых взял на себя новый Император Всероссийский.
При самодержавии личность монарха особенно сильно влияет на судьбы страны. Не пытаясь проникнуть в тайну «сфинкса, не разгаданного до гроба», отметим наиболее существенную для нас черту характера и политики Александра I — «странное смешение философских поветрий XVIII в. С принципами прирожденного самовластья». Указ о вольных хлебопашцах (1803) и аграрные преобразования в Остзейском крае (1804\5 — 1816) свидетельствовали о неодобрении императором крепостного рабства; значительные цензурные послабления — о широте его взглядов. Реформы в сфере народного образования (1803-1804), в основу которого были положены принципы бессословности и преемственности обучения на разных его ступенях, говорили о намерении монарха распространить просвещение во всех слоях русского общества. Преобразования органов центрального управления (1801-1811), планы всеобъемлющего усовершенствования государственной системы, которые разрабатывал М.М.Сперанский, и дарование Королевству Польскому, вошедшему в состав Российской Империи после разгрома Наполеона, конституции (1815) с законодательным выборным Сеймом, внесословным гласным судопроизводством и набором демократических свобод вызывали самые смелые надежды поборников прогресса в России.
Приоритет законности над произволом, «естественные права» человека оказывалось непросто соблюсти при самодержавно-крепостническом строе. Одним из наиболее ярких примеров тому стало введение военных поселений (1810, 1816-1818) — попытка государства решить проблемы, связанные с комплектованием и финансированием армии, за счет лишения посаженных на землю солдат и той тени свободы, которой обладали в быту даже крепостные крестьяне — и жесточайшее подавление сопротивления этим мероприятиям, вспыхнувшего в 1817г. в Новгородской и в 1819г. — в Харьковской губернии.
К тому же, новый поворот событий в Европе (революционные события 1820-1821гг. в Неаполе, Пьемонте, Испании и Португалии) заставлял главу Священного Союза задуматься о том, что, просвещая Отечество, нужно действовать с крайней осторожностью, дабы ничто не задевало основ императорской власти, которые и без того усердно подрывают неблагодарные подданные — восстание лейб-гвардии Семеновского полка (6-18 октября 1820г.), известия о тайных обществах...
Несмотря на всю непоследовательность внутриполитического курса Александра I, при нем было проведено в жизнь немало мер в духе просвещенного абсолютизма. Не последнюю роль в создании образа либерального царствования играло демонстративное упразднение леденившей души всех сословий Тайной экспедиции Сената ( 2 апреля 1801). Однако, без «высшей» полиции государство существовать не может. И в контексте реформ государственного управления нашлось место для экспериментов в области политического сыска.
Функции Тайной экспедиции легли на плечи обер-полицмейстеров и генерал-губернаторов обеих столиц, а с 8 сентября 1802г. Их попытались сосредоточить в одном из подразделений новоиспеченного Министерства Внутренних Дел. Александр отдал дань и секретным Комитетам, столь модным в то время своеобразным лабораториям государственных преобразований: 5 сентября 1805г. Был образован так и не приступивший к работе Комитет высшей полиции; (13 января 1807г.) — «Комитет для расследования дел по преступлениям, клонящимся к нарушению общественного спокойствия», просуществовавши до 1829. Освободив местную администрацию от дел с политической окраской, Комитет стал важным следственно-судебным органом империи, но отнюдь не единственным. В 1810г. Учреждается Министерство полиции, в составе которого имелась Особенная канцелярия, ведавшая «делами благочиния». В 1819г. это подразделение перекочевало под крыло Министерства Внутренних Дел — в полном составе во главе со своим начальником, знаменитым Михаилом Яковлевичем фон Фоком, стоявшим у истоков не менее знаменитого III отделения Собственной Его Императорского Величества Канцелярии. В этом пестром калейдоскопе учреждений, которые решали задачи охраны государственной безопасности, можно заметить лишь одну жизнестойкую структуру — жандармские части, возникшие в 1815г. В действующей армии для наблюдения за порядком в войсках, а позже существовавшие в Корпусе внутренней стражи (с 1817) и гвардии (с 1821). Правда тогда они еще не являлись исполнительными органами политической полиции.
В попытках создания «европеизированной» системы политического сыска Александр I ориентировался на опыт Франции, где Наполеону удавалось осуществлять принцип «разделяй и властвуй» с помощью нескольких параллельных структур, контролировавших друг друга. В России же взаимоотношения и полномочия целого ряда ведомств, на которые были возложены одни и те же функции, так и не получили четкого определения, что снижало и без того не высокую эффективность их деятельности. Подход к решению проблем политической полиции — выявлению и пресечению опасности для государственной и социальной стабильности — был унаследован от эпохи дворцовых переворотов, в результате одного из которых, кстати, и взошел на престол царствующий самодержец.
В стране, где безопасность личности монарха мыслилась как нечто неотделимое от безопасности государства в целом, наиболее актуальной оставалась задача, поставленная тайной полиции Императорским указом от 10 апреля 1730 г., — выяснять, «кто какие умышления начнет мыслить на наше Императорское здоровье, злое дело или персону и честь Нашего Величества злым и вредительным поносить». Средства и методы тоже были заимствованы из прошлого столетия. Основными источниками информации оставались перлюстрации и доносы, опутывавшие частой сетью всю Империю (случалось попадать в эту паутину и великому князю Николаю Павловичу, будущему Николаю I). Существовали также донесения о «всех распространяющихся в народе слухах, молвах, вольнодумствах, нерасположениях и ропоте», которые доставляли разъехавшиеся по городам и весям секретные агенты, коим предписывалось «одеваясь по приличию и надобностям, находиться во всех стечениях народных ... везде, где примечания делать, поступки видеть, слушать, выведывать и в образ мыслей проникать возможно».
Причем, «братья слушающие и подслушивающие» из конкурирующих фирм подчас следили друг за другом. Да и какую антиправительственную деятельность можно было в ту пору разыскивать в простом народе — распространение нелепых толков, глухое брожение недовольства, в наихудшем случае — бунт, но никак не революция, несущая угрозу государству. В среде просвещенного дворянства, где как раз и могли коваться заговоры не только против представителей царствующего дома, но и против самого строя, работа политической полиции сталкивалась с большими сложностями. Найти добровольных доносителей было трудно, внедрить штатных — вряд ли возможно, а взгляд со стороны человека иного круга давал не много. В результате, по словам современника: « Разнородные полиции были крайне деятельны, но агенты их вовсе не понимали, что надо разуметь под словами карбонарии и либералы, и не могли понимать разговора людей образованных. Они занимались преимущественно только сплетнями, собирали и тащили всякую дрянь, разорванные и замаранные бумажки, их доносы обрабатывали, как приходило в голову».
Заметим, кстати, что до поры до времени дворянская оппозиция отбивала хлеб у тайной полиции, не считая нужным скрываться. Член тайного общества шел на бал как на кафедру проповедника, чтобы указать на (сделать явными) язвы Отечества: «Порицать 1) Аракчеева и Долгорукова, 2) военные поселения, 3) рабство и палки, 4) леность вельмож ...» Подобная деятельность, характерная для ранних декабристских обществ («Союза спасения» 1816-1818, «Союза благоденствия» 1818-1820 и предшествовавших им офицерских «артелей»), очень точно определяется современными исследователями как «просветительская конспирация». Взращенные на идеях французского Просвещения, так же как и царствовавший монарх, они хотели верить в его освобожденный разум и добрую волю. И Александр, вероятно, желал бы ответить им доверием. Но хотя список членов «Союза благоденствия» император сжег со словами — «...Я разделял и поощрял эти иллюзии и заблуждения... Не мне подобает их карать», — в необходимости наказания вольнодумцев он не сомневался.
И молодые ветераны 1812 года, имевшие «в продолжении двух лет ... перед глазами великие события, решившие судьбы народов, и некоторым образом участвовавшие в них», проникнутые героическим самосознанием спасителей Родины от бюрократического абсолютизма и крепостного права, постепенно убеждались в необходимости взять дело освобождения России в свои руки, не надеясь на правительство. Со временем в жарких спорах заговорщиков вызревает концепция военной революции. Не будем объяснять исключение народных масс из числа исторических деятелей «дворянской ограниченностью» декабристов, планы государственного переворота силами революционного меньшинства возникали и позже. Недавний опыт европейских революций наглядно показывал им преимущества почти бескровного военного переворота перед развязыванием стихии народного гнева, грозившей России новой пугачевщиной. В этом мнении были едины представители Северного и Южного тайных обществ (1821-1825), возникших на основе «Союза благоденствия».
Отметим попутно одну закономерность развития декабристских тайных обществ (как впрочем и любых конспиративных организаций) немаловажную с точки зрения функционирования органов сыска. Выходя за рамки узкого круга друзей и единомышленников, которые составляют ядро тайного общества, и распространяясь вширь, организация, теряла значительную долю своей конспиративности, открывая широкое поле деятельности для потенциальной внутренней агентуры. Однако, поражение 14 декабря было следствием внутренней неуверенности первопроходцев русского политического движения в верности избранного пути для достижения безусловно священных идеалов, а вовсе не деятельности Шервуда-Верного и прочих.
В намерения заговорщиков, между прочим, тоже входило создание политической полиции как непременного атрибута государства. В «Записке о государственном управлении» П. Пестель рассуждает о «вышнем благочинии», которое «охраняет правительство, государя и государственные сословия от опасностей, могущих угрожать образу правления, настоящему порядку вещей и самому существованию гражданского общества или государства...» Среди задач этого учреждения и, деятельность которого требует «непроницательной тьмы», он называет надзор за работой государственного аппарата, преследование антиправительственных учений и обществ, а также пресечение происков иностранных разведок. Выполнять свои функции «управа высшего благочиния» может «посредством тайных розысков. Тайный розыск или шпионство суть посему не только позволительное и законное, но даже надежнейшее и почти, можно сказать, единственное средство, коим вышнее благочиние поставляется в возможность достигнуть предназначенной ему цели». Этим проектом не суждено было осуществиться. По иронии судьбы планы казненного государственного преступника нашли свое воплощение в деятельности III отделения Собственной Его Императорского Величества канцелярии.
Прозвучав отходной по веку Просвещения, залпы картечи на Сенатской площади стали началом никогда больше не исчезавшего противостояния власти и образованного меньшинства, интеллигенции. «Власть, — писал из Сибири Михаил Лунин, — на все дерзавшая, всего страшится. Общее движение ее — не что иное, как постепенное отступление, под прикрытием корпуса жандармов, перед духом Тайного общества, который охватывает ее со всех сторон. От людей можно отделаться, но от их идей нельзя».
Справедливость этого утверждения сознавал, вероятно, и сам Николай I , по приказу которого был составлен Свод показаний декабристов о внутреннем состоянии России, постоянно находившийся в его кабинете. Картина «злоупотреблений и беспорядков во многих частях управления» убеждала нового императора, обладавшего ясным прагматическим складом ума, в необходимости преобразований, несмотря на весь его непреодолимый консерватизм, который укреплялся плачевным итогом царствования Александра I, обильного реформаторскими начинаниями.
Николай Павлович по-своему радел о благе России. «Я смотрю на человеческую жизнь, — говорил он, — как на службу...» И свою самодержавную власть Николай I воспринимал не как право, а как обязанность. Стремясь к осуществлению своего идеала процветающей державы, «отец нации» пытался упорядочить всю ее жизнедеятельность — придать «стройность и целесообразность» системе управления, добиться максимальной исполнительности на всех уровнях бюрократической иерархии, обеспечить всеохватный контроль над ходом дел в Российской империи. Помочь монарху вникнуть во все мелочи жизни подданных была призвана Собственная Его Императорского Величества канцелярия и в особенности ее III отделение.
К тому же, выход на политическую арену тайного революционного общества требовал от правительства адекватного ответа. В высших бюрократических сферах развернулась интенсивная работа по подготовке реорганизации политического сыска. Бесчисленные записки, планы и предположения наиболее известными из которых являются проекты генерал-адъютанта А.Х.Бенкендорфа (январь 1826) и бессменного директора Особенной канцелярии при Министерстве полиции, а позже при Министерстве Внутренних Дел александровских времен (25 марта 1826), сводятся к тому, что действиям высшей полиции следует быть тайными, а существование — явным; ей надлежит лишь изобличать виновных, но не чинить над ними суд и расправу; эффективность же работы политического сыска должны обеспечивать сотрудники «испытанной нравственности, уверенные искренно в пользе своего назначения». Достойными примером своим подчиненным мог служить главноуправляющий учрежденного 3 июля 1826г. III отделения Собственная Его Императорского Величества канцелярия. Александр Христофорович Бенкендорф, пользовавшийся личным расположением монарха и беззаветно ему преданный, который еще при Александре I являясь начальником штаба Гвардейского корпуса «принял на себя смотреть» за офицерами, внушающими подозрения. Будучи человеком светским, всю текущую работу он доверял управляющему (директору) канцелярией своего ведомства, профессионалу высочайшего класса, М.Я. фон Фоку.
Итак, власть получила эффективный инструмент надзора за обществом и своим собственным аппаратом. Круг обязанностей III отделения был как известно очень широк — от «распоряжений» по делам высшей полиции до сбора сведений «о всех без исключения происшествиях». Штат III отделения, немногочисленный (20 человек на момент создания и 58 при упразднении), но исполненный служебного рвения, обладал достаточным опытом для своей работы, так как фон Фок взял с собой большинство прежних коллег по Особой канцелярии Министерства полиции и Министерства внутренних дел.
Помимо III отделения, мозгового центра политического сыска, деятельность которого была строго засекречена, высшая полиция обрела и другую свою ипостась — Корпус Жандармов, созданный 23 апреля 1827г., в 1836г. Преобразованный в Отдельный Корпус Жандармов, воинское соединение с правами армии. Централизация тайной полиции и ее «явного» исполнительного органа обеспечивалась тем, что главноуправляющий III отделением был одновременно и шефом Корпуса Жандармов. Жандармские офицеры, тщательно отобранные по принципу «благонадежности» и умения «общаться с населением», наблюдали за «благочинием» на местах, в самом широком понимании этого слова входя во все подробности бытия жителей огромной Империи, которая (за исключением Польши, Финляндии, Области Войска Донского и Закавказья) была поделена на 5 (а с 1843г. — на 8) жандармских округов (по 7 — 8 губерний), включавших по нескольку (4 — 6) отделений.
Предполагалось «замещать на эти места людей честных и способных, которые часто брезгуют ролью тайных шпионов, но, нося мундир, как чиновники правительства, считают долгом ревностно исполнять эту обязанность». Однако, без «тайных шпионов» в деле политического сыска тоже нельзя обойтись. Их донесения должны были существенно дополнять и корректировать информацию, поставляемую военными в лазоревой форме, которым далеко не всегда удавалось добиться освещения тех или иных фактов изнутри, что особенно важно для «предупреждения» преступлений — а именно так формулировалась главная задача политической полиции.
Наши сведения о секретной агентуре III отделения чрезвычайно скудны. Время не пощадило многих документов из архивов III отделения, да и само это учреждение умело хранить свои секреты. В «Проекте об устройстве высшей полиции» Бенкендорф настаивал на том, что «даже правитель канцелярии» главы тайного сыска « не должен знать всех служащих у него и агентов». В действительности, правда, все было наоборот — секретными сотрудниками ведал директор канцелярии III отделения, неутомимый фон Фок. Из его писем к Бенкендорфу мы узнаем о некоторых агентах, приобрести которых тайная полиция старалась в самых разных социальных слоях. Среди них статский советник Нефедьев — «ходячая энциклопедия» с обширными связями, граф Лев Соллогуб, сам предложивший свои услуги, две дамы, которые «служат полиции под покровительством князя А. Голицина». В одной семейной хронике сохранился рассказ о том, как Бенкендорф пытался склонить к сотрудничеству с III отделением жену генерал-лейтенанта Есакова, направленного комендантом в Вильно. Глава тайной полиции убеждал эту даму в том, что, пользуясь своим положением в обществе, она «может, как русская, оказать большую услугу отечеству, сообщая ему, графу Бенкендорфу, все, что ей покажется там в салонных кружках достойным его внимания».
Далеко не все секретные сотрудники III отделения, служили за деньги. Фон Фок предпочитал использовать людей, которые видели в контактах с тайной полицией возможность получить поддержку в делах, протекцию по службе и т.п. Они были надежнее, чем те, кто делал свои сообщения источником пропитания или наживы, с ними легче было поддерживать взаимовыгодное сотрудничество, постоянно держа в зависимости от всесильного покровителя, который может в любой момент сменить милость на гнев.
Самым знаменитым из таких агентов, наверное, является Фаддей Венедиктович Булгарин, которому тесные взаимоотношения с фон Фоком укрепляли общественное положение отпрыска польского шляхтича в высокомерной северной столице, помогали избежать цензурных неприятностей и избавиться от конкурентов на литературно-издательском поприще. И, наконец, как полагает современный исследователь его агентурного творчества, Булгарин, «человек с просвещенческой идеологией...полагался на цивилизующую роль монархии, который рассчитывал ... давать советы, стремясь преобразовать Россию в соответствии со своими политическими и этическими идеалами и представлениями». А кто же лучше высокопоставленного чиновника Собственной Его Императорского Величества канцелярии донесет до Государя советы ничтожного литератора, претендующего на роль «философа» у подножия трона (другой вопрос, сочтет ли Император нужным к ним прислушаться).
И в этом Фаддей Венедиктович был не одинок, многие стремились стать партнерами власти в деле благоустройства России, служить Царю и Отечеству не за страх, а за совесть. В инструкции своим подчиненным Бенкендорф писал, что при должном отношении к возложенной на них миссии они «в скором времени приобретут себе многочисленных сотрудников и помощников; ибо всякий Гражданин, любящий свое отечество, любящий правду и желающий зреть повсюду царствующую тишину и спокойствие, потщится на каждом шагу вас охранять и вам содействовать полезными своими советами и тем быть сотрудником благих намерений своего Государя». Любопытен отклик на этот документ, каким-то образом ставший известным широкой публике, который мы находим в одном из донесений 1827г. Все того же Булгарина. «Инструкция жандармов ходит по рукам. Ее называют уставом «Союза благоденствия». Это поразило меня и обрадовало. Итак, учреждение жандармов и внутренней политической системы (surveillance) не почитается ужасом, страшилищем...»
Следует отметить, что для значительной части населения в условиях произвола бюрократии всех рангов, когда для рядового гражданина прибегнуть к помощи закона было практически невозможно, III отделение действительно выглядело тем органом высочайшей опеки подданных, каким мыслил его Николай Павлович. И легенда о платке, который император вручил Бенкендорфу, чтобы утирать слезы несчастных, в качестве инструкции для высшей полиции, возникла не на пустом месте. Просьбы и жалобы по самым разным вопросам вплоть до бытовых, сохранившиеся в архиве III отделения, свидетельствуют, что многие искали защиты от несправедливости именно там.
Не считалось зазорным оказывать помощь и III отделению, доводя (донося) до его сведения информацию о каких бы то ни было злоупотреблениях и злоумышлениях. Государственным служащим это прямо вменялось в обязанность. Выходя из кадетского корпуса, например, молодые военные давали присягу, в которой значилось: «... ежели что вражеское и предосудительное против персоны Его Императорского Величества или Его Императорского Величества Всероссийского престола наследника, который назначен будет, или Его Величества войск, такожде Его Государства людей или интересу Государственного, что услышу или увижу, то обещаюсь об оном по лучшей моей совести и сколько мне известно будет извещать и ничего не утаить». К доносительству, как обыденному явлению во взаимоотношениях индивида и государства, относились гораздо более терпимо, чем в позднейшие времена.
Не обходило вниманием доносы и III отделение. Однако, они представляли собой слишком ненадежный источник информации, со временем отношение к добровольным доносителям меняется в худшую сторону. Широко известно, что Л.В.Дубельт (занимавший с 1835г. Пост начальника штаба Корпуса Жандармов, а с 1839 еще и управляющего III отделением) доносчиков не жаловал и расплачивался с ними в суммах, кратных трем в память об Иудином грехе. Не хотел видеть он в своем ведомстве и студента Киевского Университета Святого Владимира А. Петрова, донесшего на Кирилло-Мефодьевское общество (1846-1847). Однако, в 1849г. Петров был зачислен в штат III отделения «по высочайшему соизволению» и Дубельту пришлось смириться, хотя он вовсе не ошибался в нравственных качествах этого молодого человека, наделавшего тайной полиции много хлопот. Петров оказался причастным к совершенно скандальной истории: император получил по городской почте конверт с вырезками из всеподданнейших докладов А.Ф.Орлова (тогдашнего шефа жандармов) и своими собственными резолюциями, а также с анонимной запиской, гласившей, что за деньги в III отделении можно достать даже царский автограф. Расшивал дела и передавал документы тайной полиции частным лицам Петров. Впрочем, от услуг доносчиков-любителей ни при Дубельте ни позже, ни раньше политическая полиция не отказывалась.
По доносу псковского помещика П.С.Пущина в 1826г. Было проведено секретное расследование о «поступках известного стихотворца Пушкина, подозреваемого в возбуждении крестьян к вольности». В Псковскую губернию, где находился тогда опальный «сочинитель», был командирован коллежский советник А.К.Бошняк, агент генерал-лейтенанта И.О.Витта, проявившего себя в деле тайного надзора на юге России еще в предыдущее царствование. Путешествующий ученый-ботаник был наделен серьезными полномочиями — ему следовало арестовать Пушкина и «отправить, куда следует, буде бы он оказался действительно виновным». Однако исследование обстоятельств дела путем ненавязчивых расспросов окрестных жителей убедило его в том , что главная вина поэта — «желание отличить себя странностями». Сигнал тревоги поступил от соседей, которых этот «опаснейший чудак» смущал своим уединенным образом жизни, чересчур снисходительным отношением к крепостным, внешним видом, неприличествующим его положению — русская рубаха, подпоясанная лентой, широкополая соломенная шляпа, и, конечно, таинственным прошлым. Пушкину крупно повезло — агент был добросовестнее доносчика.
По доносу — из «истинно-патриотического усердия» — камер-юнкера Кашинцева, был арестован Н.Огарев, уличенный в «пении пасквильных стихов». Арест Огарева сопровождался обыском, за ним последовало привлечение к делу множества упомянутых в его переписке лиц, в том числе и А.Герцена, который «в пении пасквильных стихов не участвовал; но замечается зараженным духом времени». И несмотря на то, что никаких следов тайного общества обнаружено не было, а председатель следственной комиссии счел суждения Герцена и Огарева «мечтами пылкого воображения», не имеющими «никаких вредных последствий в прямом значении», их «умствования» были признаны «непозволительными», потому что «укоренясь временем, могут образовать расположение ума, готового к противным порядку предприятиям». И оба были сосланы — один в Пермь, другой в Пензу, а их ближайшие друзья отданы под надзор полиции.
Вообще при Николае I, особенно в первые годы после его восшествия на престол, в России воцарилась такая тишина, что тайной полиции приходилось самой отыскивать себе применение. Политические дела создавались, с нашей точки зрения, из ничего, но антиправительственная деятельность понималась тогда довольно широко и III от деление без работы не оставалось. Пытались пресечь мысли, «подрывающие основы», и крамольные планы, которые из этих мыслей могли бы следовать. Так старались обеспечить «предубеждение» преступлений. Но справедливо ли карать за «мечты легкомысленной молодости», не воплощенные в сколько-нибудь определенные намерения, а тем более — в действия? Результат подобных мер мог оказаться прямо противоположным намерениям политической полиции.
В 30-е годы забот прибавили европейские революции ( Франция, Бельгия, волнения в подчиненных Австрии итальянских землях), отозвавшиеся в пределах Российской Империи Польским восстанием 1830-1831гг. После его подавления часть мятежных поляков оказалась в эмиграции. Наблюдавшие за ними агенты великого князя Константина Павловича, наместника в Царстве Польском, составили основу агентурной сети III отделения за границей.
Предметом постоянного беспокойства был для III отделения и призрак 14 декабря тревоживший императора до конца его дней. Отголоски этого грозного заговора обнаруживали и в недолгой деятельности кружка братьев Критских (1827), которая сводилась в сущности к рассуждениям о « любви к отечеству» и судьбе декабристов. Самым крамольным было намерение «прилепить изображение казненных государственных преступников» к памятнику Минину и Пожарскому в день коронации Николая I . «Следы» 14 декабря усматривали и в Сунгуровском деле, деле настолько темном, что даже для участников процесса его подоплека оставалась тайной и по прошествии многих лет. Я.И.Костенецкий вспоминал: «Что такое был, в сущности, Сунгуровский заговор? В самом ли деле существовало в России какое-либо тайное общество, к которому принадлежал и Сунгуров, желавший увеличить его другими членами, или это была только выдумка — быть может с другою какою целью?»
Кружку «злоумышленных людей» ставился в вину химерический план «возмущения черни» и захвата Москвы, с целью «введения своей конституции». Показания привлеченных к дознанию путаны и противоречивы. Некоторые, в том числе и сам Сунгуров, говорили на допросах, что, узнав о существовании тайного общества, стремились присоединиться к нему «для открытия правительству». Студент Иван Поллоник, который сообщил командующему II округом корпуса Жандармов графу Апраксину об организации, предупреждал, что давать показания такого рода в случае ареста заговорщики условились заранее. Любопытнее, однако, другое — сам Сунгуров, еще до того, как поступил донос на него, известил Московского обер-полицмейстера о том, что группа польских офицеров собирается бежать в Литву и присоединиться к восставшим соотечественникам. Как соотнести этот факт с «революционной» деятельностью Сунгурова? Один из исследователей высказывал предположение, будто Сунгуров, рассчитывавший опереться на польских офицеров, чтобы овладеть столицей, донес на них, когда узнал, что их планы идут вразрез с его намерениями. Но это никак не могло помочь реализации его собственных прожектов.
Не вызывает особых сомнений, что Сунгуров был личностью беспринципной, способной на мистификации, склонной к своеобразным «играм», позволяющим властвовать над людьми и манипулировать ими. Кое-кто из привлекавшихся к делу прямо называл его агентом правительства. А то, что власти не приняли никакого участия в судьбе Сунгурова, Костенецкий объясняет невысокой оценкой его работы — он «показал себя... дурным агентом, который затеял дело с такою мелюзгой и, не открыв ничего важного, так рано допустил сделать на себя донос». В этой фразе звучит обвинение не просто в шпионстве, но в провокаторстве.
Нельзя исключать и такую возможность. В одном из писем А.Х.Бенкендорфу за 1826г. М.Я. фон Фок передает мнение одного «поверенного (агента)»: «Дело в том, чтобы ... допустить, под покровом надзора какие-нибудь сборища, в которых можно было бы устроить наблюдательные кружки». Идея выражена не вполне отчетливо, но некая общность с сунгуровскими затеями улавливается. И все же, подобные методы еще не вошли в обычай III отделения и ,если Сунгуров был провокатором, то самодеятельным, вроде Романа Медокса, замечательного в своем роде авантюриста XIX века. Его похождения сродни хлестаковским, с той лишь разницей, что гоголевский «ревизор» просто сориентировался в ситуации, а Медокс создал ее сам.
Роман Михайлович Медокс, «сын бывшего содержателя Московского театра, англинского жида», не собирался мириться со «жребием жалкого юноши». В тяжелую годину войны с Наполеоном, 17 лет от роду, он решил послужить Отечеству, составив ополчение из горских народов. «Имея ум и деньги, можно успеть во многом», — писал позднее Медокс. В первом ему не откажешь, со вторым было сложнее, и предприятие свое Медокс задумал обеспечить на казенный счет. Изготовив документы на имя адъютанта министра полиции, поручика конной гвардии, флигель-адъютанта Соковнина, он отправился на Кавказ. Погорел самозванец, когда местные власти стали доносить по начальству о своем усердии в выполнении «предписаний о содействии» поручику Соковнину. За свою «миссию» Медокс поплатился 13-летним заключением в крепостях. После освобождения он вновь пустился в авантюры, и был сослан в Омск рядовым линейного батальона. Однако, в 1829г. Поднадзорный солдат оказался учителем дочери поднадзорного Иркутского городничего — А.Н.Муравьева, судившегося по делу декабристов. Здесь и начинается новое «предприятие» неугомонного Медокса, которое «должно было вывести его из Сибири и сделать ему карьеру».
В крепости Медокс свел знакомство со многими «друзьями 14 декабря» и сумел извлечь из этого выгоду, измыслив новый заговор для раскрытия которого правительству не удалось бы обойтись без его услуг. Он, вероятно, прекрасно сознавал, на каком поприще могут быть востребованы его таланты, и еще весной 1831г. Пытался установить контакты с III отделением, однако на службу принят не был. Тогда Медокс подал донос о том, что в доме Муравьева поддерживают связь с «государственными преступниками», содержащимися в Петровском заводе. Затем последовала сенсационная находка — шифрованные письма. Медокс сумел разобрать их и с ужасом обнаружил существование тайного общества с широкими связями в обеих столицах. Своими открытиями он, естественно, поделился с органами сыска, присовокупив и улику — «письмо Юшневского» собственного сочинения.
Таким образом Медокс ловко втянул в свою интригу политическую полицию, навязавшись в секретные агенты. III отделение было обязано «отреагировать на сигнал». Медоксу организовали «командировку» в Петровский завод, которая «подтвердила» наличие заговора. А потом новоявленный член «Союза великого дела» отправился в Москву (через Петербург, где имел свидание с Бенкендорфом) для налаживания конспиративных связей. «Купон» тайного общества (тоже работа Медокса) должен был открыть «эмиссару»ссыльных декабристов любые двери. Однако, агент политического сыска больше не спешил с уловлением крамолы, постоянно ускользая из-под контроля жандармского генерала, пытавшегося руководить его действиями. Медокс умудрился выгодно жениться и, напустив всем в глаза туману, исчез из Москвы. А, когда, промотав приданное, вернулся (1834г.), семья жены передала его в руки «коллегам» и они снова надолго поселили Медокса в крепости.
Обстоятельства сложились так, что затея Медокса принесла декабристам гораздо меньше вреда, чем органам сыска, выставив его сотрудников доверчивыми олухами, да еще и на казенный счет. Лишними проблемами обернулась для III отделения и деятельность в южных губерниях одного из «героев» разоблачения декабристов драгунского поручика И.В.Шервуда, высочайше пожалованного именованием «Верный» («Скверный» — в устах оппонентов Николая I). Для выявления «остатков тайных обществ»,которое ему было поручено, секретный сотрудник III отделения предполагал создать таковое, чтобы разом привлечь все неблагонадежные элементы края (1829).
Вокруг родственников «государственных преступников» и ничего не подозревавших обывателей начали сновать разные сомнительные типы в качестве его агентов. Да и сам Шервуд своей нескромностью и неуместной активностью восстановил против себя, а значит и против тайной полиции, не только всю местную администрацию, но и самого Бенкендорфа. Шеф жандармов отказался от его услуг и лишил своего покровительства, начертав на донесении о проделках любителя провокации — «Точная чума этот Шервуд». На первых порах политическая полиция была чужда такой порочной практики, III отделение могло идти на поводу у самостийных провокаторов, но не проявляло в этом деле инициативы. Хотя работа тайного сыска предоставляет обширное поле деятельности для подобных личностей, их время еще не настало.
Политическая полиция Николаевской эпохи знаменита борьбой с инакомыслием, деятельностью в области политического контроля. III отделению изначально отводилась роль «центрального штаба по наблюдению за мнением общим и духом народным». Самодержец всегда был в курсе внутреннего состояния Империи — важнейшей частью ежегодных отчетов III отделения были «нравственно-политические обзоры, фиксировавшие не столько конкретные факты, сколько «общее расположение умов». Признанным мастером этого жанра являлся М.Я. фон Фок. Обобщая и анализируя слухи, толки и суждения, о которых доносили его многочисленные агенты, фон Фок выявлял направление общественного мнения, составляющего, по его словам, «для власти то же, что топографическая карта для начальствующего армией во время войны».
В записках Фока настойчиво проводится мысль о том, что искусство управления людьми должно опираться на ясную осведомленность о нуждах и чаяниях управляемых. Он стремился не только обеспечить правительство достоверной информацией, но и привлечь к сотрудничеству с ним выразителей общественного мнения, литераторов и журналистов, посредством которых можно было бы влиять на умонастроения обывателей. Об этом свидетельствует многолетнее сотрудничество фон Фока с Ф.В. Булгариным, его единомышленником, писавшим: «... как общее мнение уничтожить невозможно, то гораздо лучше, чтобы правительство взяло на себя обязанность напутствовать его и управлять им посредством книгопечатания, нежели предоставлять его на волю людей злонамеренных».
Структуры, формирующие общественное сознание, следовало поставить под бдительный контроль. Политика правительства в области просвещения и печати должна была уберечь жителей Российской империи от веяний мятежного и гибельного духа Запада. Цензурный устав 1826г., как доносили агенты III отделения, приводил «литераторов в отчаяние»; реформа низших и средних учебных заведений 1828г., оторвавшая друг от друга разные ступени обучения, фактически снова сделала образование сословным; устав высших учебных заведений 1835г. резко сократил университетские «вольности». По словам Ивана Аксакова, в николаевское царствование «пытались взять в казну совесть, душу, мысль, веру и отпускать их на пользование... патентованными пайками...»
«Ложной системе воспитания», пагубным следствием которой стало 14 декабря 1825г., необходимо было противопоставить иную, основанную не на западных теориях, а на своей доморощенной идейной базе. Такой базой явилась знаменитая триада С.С.Уварова, credo российской государственности. Мертвая схема «самодержавия, православия и народности» исключала развитие — богоспасаемое Отечество должно было застыть в своем совершенстве. Раскрывая глубинный смысл своих идеологических построений, министр народного просвещения говорил: «Если мне удастся отодвинуть Россию на 50 лет от того, что готовят ей теории, то я исполню мой долг и умру спокойно». Теория «официальной народности» нашла благодатнейшую почву в консервативном мировоззрении, которое веками вырабатывалось в подданных Российской монархии, создав своеобразный кодекс мышления, предписанный высшей властью.
Однако зоркое « око Государево « не могло не заметить несоответствий высочайше установленному образу мыслей. «Молодежь, — писал фон Фок в 1827г., — то есть дворянчики от 17 до 25 лет, составляет в массе самую гангренозную часть империи. Среди этих сумасбродов мы видим зародыши якобинства, революционный и реформаторский дух». А в обзоре за 1829г. Он отмечает «распространение у нас либерализма и ... все возрастающую склонность к переменам и новшествам».
Николаевская Россия «молчала и благоденствовала», но бездействие и безмолвие вызывали напряженнейшую работу мысли. Наследие просветителей, рационалистические построения которых были отвергнуты живой жизнью, не удовлетворяло новое поколение дворянской интеллигенции. Ключ к познанию окружающего мира, который был гораздо сложнее, чем казалось их предшественникам, молодые люди, объединенные в дружеские кружки (Н.В.Станкевича, А.И.Герцена и Н.П.Огарева и др.), искали в изучении немецкой классической философии. Размышления, вращавшиеся в столь отвлеченных на первый взгляд сферах, несли мощнейший разрушительный заряд, направленный против николаевской России. Шеллинг, Гегель и их российские последователи вносили в общественное сознание идею вечного непрерывного движения, развития всего сущего, что в корне подрывало представление о незыблемости status quo.
К тому же, «чужие мысли, — как писал И.Киреевский, — полезны только для развития собственных», а собственные мысли членов литературных и философских кружков 30-40-х годов постоянно обращались к России, ее прошлому и настоящему. Проблема исторического пути родной страны виделась им по-разному, но и западники и славянофилы считали, что будущее за Россией преображенной — не оскверняемой крепостным гнетом и деспотизмом. Проникая в университетские лекции и научную полемику, в светские салоны и на страницы журналов, их идеи находили все более и более широкий отклик в русском обществе, помогая ему вернуть те «слабо усвоенные понятия о чести и достоинстве», которые оно растеряло после 14 декабря. Побуждая самостоятельно мыслить, «люди движения» разлагали косную массу на отдельные личности, которым все труднее становилось мириться с тем уделом, что отводил своим подданным Российский император — «должно повиноваться, а рассуждения свои держать при себе».
Путь к социальным переменам и западники (Т.Н.Грановский, П.Н.Кудрявцев, К.Д.Кавелин, В.П.Боткин, П.В.Анненков, В.Ф.Корш и др.) и славянофилы (А.С.Хомяков, братья И.В. и П.В.Киреевские, братья К.С. и И.С.Аксаковы, Ю.Ф.Самарин) видели в сотрудничестве образованного общества и власти. Те же , у кого перспективы подобного взаимодействия вызывали сомнение, составили радикально-демократическое крыло русского общественного движения и от них можно было ожидать ощутимого «потрясения основ».
Таким образом, наблюдение за неблагонадежными мыслями оказывалось неотделимым от пресечения преступных действий. На пути осуществления этих задач «высший надзор» снова сталкивался с проблемой внутреннего освещения кружков дворянской молодежи, где гнездился «дух своевольства». Эта и многие другие проблемы деятельности политического сыска сфокусированы в деле о «злоумышленном обществе» В.М.Буташевича-Петрашевского (1848-1849), на котором стоит остановиться подробнее. Как опасный «говорун, которого необходимо унять», чиновник Министерства Иностранных Дел, кандидат права Петрашевский попал в поле зрения властей еще в 1844г. — доносы на него были поданы шефу жандармов А.Орлову и Санкт-Петербургскому военному губернатору К.Кавелину.
Установленный за подозрительной личностью негласный надзор не дал никаких результатов. С зимы 1845г. Обращают на себя внимание странные сборища, происходящие на квартире Петрашевского по «пятницам». Весной того же года появляется первый выпуск от «А» до «М» «Карманного словаря иностранных слов, вошедших в состав русского языка»; через год, когда издание было продолжено (от «М» до «О» — апрель 1846г.), власти спохватились — «краткая энциклопедия понятий, внесенных к нам европейскою образованностью» при всей безобидности формы оказалась весьма опасной по содержанию. Чашу терпения властей переполнило распространение в дворянском собрании Петербургской губернии литографированной записки Петрашевского «О способах увеличения ценности дворянских или населенных имений» (февраль 1848). Негодование вызывали не только суждения автора, сколько дерзость ничтожного титулярного советника, предлагающего их публике без высочайшего на то изволения. О возмутительном факте императору было доложено Министром Внутренних Дел Л. Перовским, ему же и досталось честь разоблачения злоумышленника со товарищи.
Разработкой дела занялся чиновник Министерства Внутренних Дел по особым поручениям, действительный статский советник И.П.Липранди, человек не мало повидавший на своем веку и хорошо знакомый с приемами агентурной работы. Прежде всего предстояло выяснить характер «пятниц» Петрашевского. Из расспросов дворников и прислуги; сообщений двух полицейских «извозчиков», доставлявших гостей по домам и пытавшихся уловить обрывки их разговоров; слухов о господах, которые «законы пишут», циркулирующих по городу, — картина складывалась не слишком отчетливая. Нужен был агент с «незапятнанной репутацией» и определенным уровнем образования, способный проникнуть на эти собрания и определить степень опасности несомненно крамольных умствований, которые там услышит.
Липранди потратил 4 месяца и уйму денег, чтобы отыскать достойного кандидата на эту роль. На счет секретных сумм Министерства Внутренних Дел он «зажил открытым домом», что привлекло в его сети бедных и честолюбивых юношей из Среды мелкого чиновничества, старавшихся не упустить случая пообедать и завести полезные связи. Итак, деликатная миссия секретного сотрудника была доверена Липранди Петру Дмитриевичу Антонелли, сыну академика живописи, студенту 1 курса филологического факультета Петербургского Университета. Его оформили канцелярским чиновником в Министерство Иностранных Дел, где он без труда свел знакомство с чрезвычайно общительным Петрашевским.
Бойкому молодому человеку, стремящемуся к самообразованию, довелось «приобщиться» мировоззрению Петрашевского и получить общее представление о философской и социально-политической направленности бесед его гостей. Однако, «слова к делу не подошьешь». А добыть документальные улики, как и попасть в число приглашенных на «Пятницы» неофиту никак не удавалось. Петрашевский не поддавался на попытки подтолкнуть его к преступным действиям и взять с поличным. Он сам рассказывал своему юному другу анекдотическую историю о неком спирите, предложившим провести сеанс с тем условием, чтобы все присутствующие были при оружии. Петрашевский избавился от него, предупредив, «что если «духи» попытаются сделать какую-либо неприятность, то первая пуля будет предназначена тому, кто их вызвал». Провокация Липранди тоже была свернута — Антонелли представил Петрашевскому «свирепых черкесов» (из дворцовой стражи) для подтверждения своих обширных связей среди горцев, готовых подняться по первому знаку; Петрашевский предложил развернуть среди них пропаганду в духе самоуправления, а это вновь сводилось к разговорам. В помощь Антонелли, для освещения связей «зловредного общества» с «простонародьем» Липранди ввел в дом Петрашевского еще двух секретных сотрудников — купца В. Шапошникова и мещанина Н.Наумова. Но улики антиправительственной деятельности так и не были получены. В результате, доказательством преступлений членов кружка Петрашевского на процессе послужили свидетельские показания агентов (таким образом они были раскрыты)!
В марте 1849г. Липранди идет ва-банк, позволяя Антонелли явиться на вечер к Петрашевскому без приглашения. Ограниченный круг избранных принял чужака настороженно. Но обаятельный молодой человек сумел расположить к себе самых подозрительных и стал посещать «Пятницы» наравне с завсегдатаями. Его цепкая память зафиксировала откровенную фразу о целях петрашевцев — «приготовлять способных людей на случай какой-нибудь революции,... приготовлять массы к восприятию всяких перемен». Не будем забывать, что 1848-1849гг. — время новых революционных потрясений в Европе (Франция, Германские государства, Венгрия, Италия, Дунайские княжества). И после очередного доклада о ходе расследования императору Перовскому посулили в награду за усердие графский титул, а дело для «арестования злоумышленников» передали из Министерства Внутренних Дел по прямому назначению — в III отделение.
Конкуренция двух этих ведомств ведет начало с первых лет становления системы политического сыска еще в 1826г. Фон Фок жаловался своему патрону на неумелую слежку общей полиции за ним самим. И, принимая материалы расследования о кружке Петрашевского, III отделение постаралось придать делу несколько иной оборот. Вместо разветвленного заговора, посягающего на ниспровержение государственного строя, следственная комиссия признала, что «собрания, отличавшиеся вообще духом противным правительству, не обнаруживающие, однако ж , ни единства действий, ни взаимного согласия к разряду тайных организованных обществ не принадлежали». Правда, несмотря на это, 21 «злоумышленник» был приговорен к расстрелу; но жестокость закона давала простор монаршему милосердию и петрашевцы пошли на каторгу.
Какую бы реальную опасность для существующего строя не представляли планы петрашевцев, перспективы деятельности подобного рода удивительно точно определил фон Фок. «Умысел против любимого законного государя, явное возмущение, употребление средств безнравственных и злодейских возбуждает ужас, негодование и омерзение и в правительстве, и в народе. Но тайное общество людей, полагающих или хотящих быть добродетельными, действующие тихо, медленно, но верно, под благовидными предлогами вооружающие против явных злоупотреблений, жертвующие общему благу собственным достоянием и прочим, — есть опасный внутренний нарост, который со временем, нечувствительно, без видимых потрясений, может задавить государственную жизнь, сделавшись орудием злодейства, ниспровергнуть правительство, мало-помалу лишенное им уважения, доверенности и силы». Фон Фок говорил это о декабристах, но наделенный истинной государственной мудростью, он прозревал на десятилетия вперед.
«Тихая работа» оппозиционной интеллигенции 30-40-х оказалась не менее плодотворной, чем деятельность каких бы то ни было тайных обществ. Если разгром декабристов явился в свое время катастрофой, обескровившей целое поколение, то теперь «образованное меньшинство» устояло, сохранило свои идеалы и жизненные силы даже в эпоху «мрачного семилетья» (1848-1855), когда страх снова вошел в души и заставил замереть и затаиться все, что стремилось к переменам. В эти годы были заложены основы существования революционной интеллигенции — постоянного и наиболее опасного противника самодержавного строя. На смену идеалистам сороковых годов шел реалист-шестидесятник.
Рубеж, отделяющий Россию от «страшного доброго старого времени», отмечен вехами Крымской войны, смерти императора Николая и Великой реформы. Поражение в войне 1853-1856гг. ставило под сомнение существование России как великой державы. Крепостное хозяйство оказалось не в состоянии обеспечить экономическую и военно-техническую конкурентоспособность страны на европейской политической арене. Крестьянское движение этих лет делало очевидной социальную опасность сохранения крепостного права. Перед власть имущими вставал призрак новой пугачевщины, которая представлялась тогда особенно опасной, ибо могла «соединиться с глубоко задуманною демократическою революциею».
Умирая, Николай Павлович сказал сыну: «Сдаю тебе мою команду, но, к сожалению, не в том порядке, как желал. Оставляю тебе много трудов и забот». 19 февраля 1855 года на российский престол вступил Александр II. Не будучи по натуре реформатором, он нашел в себе мужество признать необходимость перемен. И 19 февраля 1861 года император подписал манифест «О всемилостивейшем даровании крепостным людям прав состояния свободных сельских обывателей».
Характер «эмансипации» общеизвестен. «Облагодетельствованные» крестьяне ответили на объявление «царской милости» взрывом возмущения весной 1861г. Общество же, переболев той «лихорадкой мысли», которую вызвала подготовка аграрной реформы, и окончательно уяснив непоследовательность планов верховных преобразователей, чувствовало себя обманутым.
Для политического сыска это беспокойное время обернулось новыми проблемами, а средства и методы его работы оставались прежними. Мало того, что «переходное состояние, в которое Россия вступила по случаю изменения одной из главных основ ее гражданского установления», — как отмечалось в отчете III отделения и корпуса жандармов за 1861г., — было «сопряжено с неизбежным болезненным ощущением, проявляющимся с различными оттенками, во всех слоях общества». С выходом на политическую арену массы разночинцев, «наименее заинтересованных в охранении существующего государственного порядка», круг объектов наблюдения «высшего надзора» расширился настолько, что уследить за «расположением умов» в этой взрывоопасной среде становилось все сложнее. К тому же, политической полиции предстояло разобраться, что представляет собой этот новый потенциальный противник, каковы условия его существования и стиль мышления, круг идей и мотивы действий интеллигента-разночинца. Для этого требовалось время, определенный уровень подготовки агентуры и аналитических способностей ее руководителей.
Преобразования 60-х несли возможное раскрепощение человеческой личности, к какому бы сословию она не принадлежала. Многие искренно хотели найти себе применение в труде на благо освобожденного народа. Но в новых учреждениях перевес оставался за людьми старого закала и поборникам прогресса приходилось действовать в пассивной или недоброжелательной обстановке, отказываться от убеждений или от дела. Власть шла испытанным бюрократическим путем, отдавая распоряжения сверху и ожидая снизу лишь отчет об исполнении, не предполагая никакого «сотворчества» со стороны общества.
В этом смысле характерна судьба Н.А.Серно-Соловьевича, выпускника Александровского лицея (1853г.), 23 лет пожалованного в надворные советники служащего Государственной канцелярии. В 1858г. Он представил Александру II всеподданейшую записку по крестьянскому вопросу, за что удостоился монаршей благодарности. «В нашем молодом поколении, — заметил император, — много хорошего, истинно благородного, Россия должна много от него ожидать, если оно получит надлежащее направление, но иначе выйдет совершенно противное». «Направления» молодого поколения и российского самодержавия не сошлись. В 1859г. Н.А.Серно-Соловьевич оставляет службу в Калужском губернском комитете по аграрному вопросу, разочаровавшись в его деятельности, и уезжает заграницу.
Вернувшись в 1861г. В Россию, Серно-Соловьевич открыл книжный магазин и при нем публичную библиотеку. Человек, из служащего государственного совета, сделавшийся купцом 1 — гильдии, не мог не привлечь внимания «высшего надзора». Один из товарищей Серно-Соловьевича вспоминал о «необыкновенном лакее», который служил в его доме, — «изящный, красивый, с салонными манерами, говоривший интеллигентным языком. Все это было подозрительно, а в особенности никому не нравилось внимательность, с которой интеллигентный лакей относился к разговорам». Вскоре книжная лавка и читальня оказались «внезапно запечатанными» без объяснения причин. Добиться справедливости Серно-Соловьевичу не удалось, а летом 1862г. Он был арестован по обвинению в сношениях «с лондонскими пропагандистами». «Разве не поразительный факт, — писал он из крепости Александру II , — что человек, в лице которого пять лет назад Вы похвалили молодое поколение, теперь судится как государственный преступник»*.
Энтузиазм тех, кто хотел посвятить свою жизнь обновлению России, оставался невостребованным, инициатива наказуемой. «Если вас спросят, кто самый несчастный человек на свете? — сетовал один из представителей молодого поколения пореформенной эпохи, — отвечайте — тот, кто поставлен в бесконечно бессрочное бездействие и гниет заживо не от отсутствия сил и способностей, а от отсутствия возможности употребить их в дело».
В таком положении оказалась масса «мыслящих пролетариев», вызванных к жизни новыми временами. С отменой ограничения числа студентов в высших учебных заведениях со всех концов России молодежь устремилась в университеты, нередко жертвуя на обучение последние гроши. Из низов — за лучшей долей, которую надеялись обрести с получением образования; из всех сословий — за светом новых идей. В этом смешении социальных пластов и рождалась та разночинная интеллигенция, которая часто бывала не у дел не только потому, что не находила поприща, соответствовавшего своим взглядам на общественное служение, но и потому, что потребности страны, еще только вступавшей на путь капиталистического развития, не могли поглотить весь образованный пролетариат.
«Безместность», непристроенность огромной массы разночинцев означала для большинства из них полуголодное существование и вела к крушению надежд — не только на решение вопроса о хлебе насущном, но и на удовлетворение социальных претензий и духовных запросов. Рождались горькая досада на образованное общество, членами которого они так хотели стать, и отчаяние, только усиливавшееся с интеллектуальным развитием, отрезавшим все пути назад, к прозябанию необразованных классов. В результате, разночинец и по материальному положению, и по духовным устремлениям ощущал свою несовместимость с традиционным укладом жизни общества, в отрицании которого созревал нигилизм.
Нигилизм 60-х годов был сосредоточен главным образом на преобразовании умственных и нравственных представлений. Говоря об этом направлении общественной мысли в России, мы вспоминаем прежде всего Д.И.Писарева и его знаменитое «бей направо и налево» — чтобы вывести человека из состояния умственной апатии, нужно поселить в нем сомнение в тех авторитетах, которые он привык считать незыблемыми; опровергая «разрушителей» и защищая свою святыню, человек будет вынужден думать и думать самостоятельно. Однако, в русском нигилизме содержалось не только отрицание. Позитивная наука, рационально-материалистические теории должны были привести его последователей к «положительной истине», основанной на опытном знании и позволявшей жить так, как велит разум, а не традиция. Разрушение старых форм человеческого существования приобретало пафос созидания общественного идеала. Нигилисты выносили приговор не только прежней системе идей, но и политической системе самодержавной России.
Охранители этой системы воспринимали адептов отрицания как «нигилистичью шайку», «секту негодяев-революционеров». Определение, звучащее в донесениях агентуры «высшего надзора», односторонне, но совсем не лишено здравого смысла, так как определенное мировоззрение вызывает определенное мировоздействие.
Итак, поколение 60-х, пробужденное к общественному служению реформой 1861 года, воодушевляемое идеалом «светлой мысли, правды и труда», рвалось в бой за всестороннюю эмансипацию личности и общества. Проблема действия могла решаться по-разному — умеренные круги склонялись к тому, чтобы определенным общественным давлением вынудить правительство на более решительные уступки; радикалы ставили на повестку дня подготовку к народной революции. Но в целом, «потребность дела» сводилась в тот период к жажде свободного слова. Его доносил из-за границы герценовский «Колокол», а в пределах Отечества за него можно было поплатиться крепостью, как тверские либералы во главе с губернским предводителем дворянства А.М.Унковским, которые направили царю «Всеподданнейший адрес», где высказались за немедленный выкуп крестьянских наделов, устранение сословного деления общества, введение независимого суда и гласности в управлении, или Сибирью, как Н.Г.Чернышевский, фактически осужденный за взгляды, проводившиеся им в журнале «Современник», а формально за создание прокламации «Барским крестьянам от их доброжелателей поклон», авторство которой спорно до сих пор. В III отделении имелась целая библиотека революционных изданий, начало формированию которой было положено еще в 30-е годы.
У Политической полиции не вызывало сомнений, что личности, «распространяющие печатным и изустным словом мысли свои о свободе гораздо далее намерений самого Правительства», «действуют под влиянием заграничной русской революционной пропаганды... и по вдохновению либерально-мятежной эпохи в прочих европейских государствах». Долгое время в сферах политического сыска бытовало мнение о том, что революционное движение привнесено в пределы Отечества извне. На нейтрализацию пагубного влияния Запада были направлены усилия заграничных сотрудников российского политического сыска. Самое пристальное внимание окружало Герцена, и одной из важнейших задач агентуры являлось выяснение корреспондентов «Колокола» и путей его проникновения в Россию. Однако тайные агенты действовали слишком «явно» и чрезвычайно осторожному Герцену не составляло большого труда их разоблачение.
Помогали лондонским изгнанникам и связи на родине. Появление разных подозрительных типов, пытавшихся втереться в доверие к издателям «Колокола», часто предварялось письмами. Герцен был предупрежден о некоем Михаловском, об «астрономе» (а позже — «польском генерале») М.С.Хотинском и многих других. Но — капля камень точит — в конце концов усилия российского сыска увенчались успехом. Секретного сотрудника удалось внедрить в ближайшее окружение Герцена, ввести в его дом. Теперь в III отделении знали, кто бывает у «Искандера» и какие ведутся разговоры, а вскоре получили сообщение, что в начале 1862г. Из Лондона в Петербург приедет отставной коллежский секретарь П.А.Ветошников с письмами Герцена, Огарева, Бакунина и Кельсиева. «Курьер» был арестован, нехитрый шифр раскрыт, последовали обыски и аресты лиц, упомянутых в бумагах, и адресатов. Так возникло «Дело о лицах, обвиняемых в сношениях с лондонскими пропагандистами» (см. выше — о Серно-Соловьевиче), переданное III отделением в комиссию князя А.Н.Голицина.
«Следственная комиссия по делам о распространении революционных воззваний», учрежденная 21 мая 1862г., рассматривала и «преступные происки... посредством подкидывания на улицах и в домах» возмутительных листков. В середине 1861 года насыщенная «политическим электричеством», предгрозовая атмосфера разрядилась потоком прокламаций. Печатные и рукописные, они наводняли столицы, появлялись в провинции, обращаясь к «образованным классам», офицерам и солдатам, молодежи, крестьянству, призывая поверить в свои силы и добиться решительных перемен. Все прокламации — от листков «Великорусса» и воззвания «К молодому поколению», вышедших из круга редакции журнала «Современник», до знаменитой «Молодой России»(1862) — сходились на том, что «народ царем обманут», что уповать на добрую волю правительства не приходится, и «долго медлить решением нельзя». К лету 1863г., к сроку окончательного составления уставных грамот, когда народ надеялся получить «настоящую волю», ждали крестьянского восстания.
Однако, «воззвания не произвели никакого особенно дурного действия, — как отмечалось во всеподданнейшем отчете III отделения, — некоторые же из главных распространителей оных были открыты и преданы суду». Среди них оказался и Н.Г.Чернышевский. «Дирижер радикального оркестра» давно уже беспокоил III отделение. Провозвестник новых идей, в изложении которых самые запутанные теории выглядели азбучно ясными, ученый и публицист, касавшийся в своих статьях самых злободневных вопросов современности, он был в глазах молодого поколения Учителем, равным Христову апостолу. Его имя постоянно мелькало в переписке неблагонадежных лиц, подвергавшейся перлюстрации, хранители устоев указывали на него в анонимных доносах.
В октябре 1861г. за Чернышевским было установлено систематическое наблюдение. Расположившийся у окна комнаты, которая была нанята III отделением напротив дома Чернышевских, сотрудник тщательно фиксировал все перемещения подозрительного литератора и его гостей. Подкупленный швейцар снабжал III отделение корреспонденцией жителей дома для предварительного просмотра. Его жена заботами политического сыска была «определена в кухарки» к Чернышевским, с наставлением «стараться удерживать кое-что из разговоров». Однако, все эти труды не дали нужных результатов, как и обыск, проведенный во время ареста, формальным предлогом для которого послужило упоминание имени Чернышевского в одном из писем, отобранных у П.А.Ветошникова (см. выше).
Выпустить из клетки такого опасного зверя — значило для политической полиции расписаться в своем полном бессилии. Задача состояла в том, чтобы добыть конкретные материалы, которые могли бы придать следствию нужное направление и обеспечить законность судебной расправы над совратителем умов неопытного юношества. Чтобы «уличить» Чернышевского в противоправительственной деятельности политическому сыску пришлось прибегнуть к помощи Всеволода Костомарова — человека, наделенного богатым воображением и феноменальной способностью менять почерк, автора грандиознейшего в истории борьбы с революционным движением подлога.
Зимой 1862г. Он был задержан в связи с расследованием о нелегальной типографии и распространении прокламаций. Костомаров указал на роль Чернышевского как одного из главных вдохновителей оппозиции, но в этом он был не оригинален. Когда весной 1862г. Воззвания появились вновь, к Костомарову, освобожденному из заключения до вынесения приговора, обратились в поисках их источника. Он сообщил, что готов предоставить властям важные сведения. Сотрудничество с политической полицией сулило ему выгодное окончание его собственного дела и деньги, которых так не хватало отставному корнету, живущему литературным трудом.
Санкт-Петербургский генерал-губернатор князь А.А.Суворов получил записку о том, что «член революционного общества, согласный открыть лиц, участвовавших в заговоре, план и цель их действий» не может выдать все «безусловно», так как однажды уже пострадал от нескромности управляющего III отделением П.А.Шувалова*. Вот условия, выдвинутые Костомаровым: 1) он не должен быть замешан в этом деле ни в качестве участвующего, ни в качестве открывателя или свидетеля; 2) для отклонения всякого от него подозрения в измене обществу нужно разжаловать его в рядовые с назначением в Кавказский корпус; 3) следует предоставить его семейству ежегодное вспомоществование в 1500 рублей, а ему — право выслуги. В этих пунктах учтены все основные моменты взаимодействия политической полиции и ее тайного сотрудника — принципы использования секретной информации и сохранение конспиративности ее источника; способ выведения агента из дела и, конечно, награда. Окажись Костомаров на службе в III отделении, он мог бы успешно руководить агентурной работой. Предложения Костомарова содержали и еще одну ценную мысль, свидетельствующую о его сыскных талантах: «Не должно скоро арестовывать лиц, указанных им, а следить за ними, чтобы посредством этих сотен открыть тысячи».
Но в III отделении к его советам не прислушались и вместо направления на Кавказ, Костомарова решили на полгода поместить в крепость. И он тоже изменил свои намерения. Дело о Костомарове приняла к производству следственная комиссия князя А.Ф.Голицина, членам которой он заявил, что у него имеются бумаги лиц, прикосновенных к составлению и распространению прокламаций: записка Н.Шелгунова, два письма И.Михайлова (его почерком было написано оказавшиеся в руках властей воззвание «К барским крестьянам» и письмо Чернышевского, уличающего его в составлении этой прокламации. Вот оно, долгожданное вещественное доказательство преступных действий Чернышевского! Но «архибестия» говорит, что все эти документы находятся в конверте, который хранится у Ивана Сергеевича Шиповалова, разыскать, которого, естественно, не удается. Улики есть, но они недоступны! Тем не менее, обоюдными усилиями выход был найден. Костомарова отправляют на Кавказ, по дороге он пишет письмо товарищу, где сообщает о своем деле и приговоре, а также упоминает о пресловутой прокламации и авторстве Чернышевского. Письмо задерживают, III отделение требует объяснений. Костомаров дает показания, которые и послужат основанием для допроса Чернышевского.
Пока измышлялся и приводился в исполнение этот план, Костомаров изучал «Дневник» Чернышевского, доставленный ему политической полицией. Освоившись с его почерком и стилем, талантливый мистификатор сумел наконец передать в руки правосудия «реальные» доказательства виновности Чернышевского: «его» карандашную записку на имя Костомарова и письмо к А.Плещееву, обличающие Чернышевского в составлении прокламаций «К Барским крестьянам от их доброжелателей поклон». Чернышевский не признал «свою» руку, но был осужден за «сочинение возмутительного воззвания, передачу оного для тайного печатания с целью распространения и в принятии мер к ниспровержению существующего в России порядка управления» и приговорен «к лишению всех прав состояния, ссылке в каторжную работу в рудники на семь лет и затем поселению в Сибири навсегда».
По иронии судьбы, пока тянулся этот процесс Чернышевский создал роман «Что делать?», ставший Евангелием молодежи 60-х годов. Значение этого произведения для развития революционного движения далеко превосходило влияние журналистской деятельности Чернышевского, за которую он понес столь суровое наказание.
В то время как власть трудилась над преобразованием всех сторон жизни страны, в обществе, особенно в его левом лагере, росла уверенность, что «честный русский не может быть другом правительства» и действовать с ним заодно. Нетерпеливая молодежь рвалась к делу, разночинцы видели себя «строителями судеб мира». Противоречие высочайшей самооценки и социальной неприкаянности порождало истинно разночинское — деклассированного, по сути, элемента — желание перевернуть все вверх дном, чтобы «кто был ничем — стал всем». Модель подобной трансформации действительности и конкретный ответ на извечный вопрос — «что делать?» они находили в знаменитом романе Н.Г.Чернышевского. По завету Учителя они пытались «переносить в настоящее» черты будущих личных и общественных отношений, одна за другой возникали артели и коммуны.
Не отставали от сверстников и члены кружка вольнослушателя Московского Университета Николая Ишутина, к которому принадлежал Дмитрий Каракозов. В 1863 году молодые люди, в основном студенты, составили общество взаимного вспомоществования, артельные переплетную и швейную мастерские, строили планы создания общества переводчиков и переводчиц, словом — пытались претворить в жизнь различные «ассоциации» для пропаганды делом «социальных идей».
Но в жизни все обстояло сложнее, чем в романе «Что делать?». Трудности внешнего и внутреннего характера, такие как проблема легализации артельных обществ, с одной стороны, и неумелая организация их работы — с другой, подтачивали начинания ишутинцев. В кружке нарастала неудовлетворенность мирной деятельностью пропагандистов новых идей. Каракозов попытался осуществить более эффективную форму пропаганды делом — «путем преступлений», чтобы «расшевелить заснувший народ».
Но в народе распространилась молва о том, что стрелял помещик, недовольный отменой крепостного права, а в обществе прежде всего возник вопрос, не поляк ли покушался на Священную Особу Государя. Ведь в 1863г. в Империи вновь запылал»польский мятеж, возбудив поднятие русского патриотизма у всех верноподданных». Политическая полиция отреагировала на польские события учреждением в Северо-Западном крае 50 жандармских команд и уездных жандармских управлений «для усиления средств местной администрации и наблюдения», были также созданы полицейские управления на Перербургско-Варшавской и Рижско-Динабургской железных дорогах. Но проникновения в центральную Россию польских эмиссаров избежать не удалось, ярчайшим свидетельством чему стал так называемый «Казанский заговор» (1863)- попытка польских повстанцев организовать, а точнее спровоцировать, с помощью русских революционеров народное движение в Поволжье, чтобы объединить все усилия в борьбе с самодержавием Романовых, или, по меньшей мере, отвлечь часть правительственных войск на подавление нового бунта.
В отчете III отделения за 1866г. Утверждалось, что «в покушении на цареубийство участвовало горсть ничтожных личностей, хотя по преимуществу Русских, но действовавших под влиянием и для цели польской пропаганды». Политическая полиция оправдалась. Далее на нескольких страницах перечисляются меры, принятые III отделением для выяснения личности злодея и его соучастников , для «неослабного содействия» Петербургской и Московской Следственным комиссиям и т.д. Но главная задача осталась невыполненной, «высший надзор» не сумел «предупредить» преступление. «Око Государево» проглядело гнездилище цареубийственных замыслов среди множества похожих один на другой студенческих кружков с «социальным» оттенком. Вскрылись все проблемы работы сыска в радикально изменившийся «оперативной» обстановке. Разночинскую среду невозможно было охватить наблюдением старыми методами, а новые еще не сложились.
Отчет III отделения утверждал, что Каракозов и его соумышленники составляют в России явление исключительное». Но доносы, предостерегающие о возможности новых покушений, стали поступать в III отделение один за другим. Проводимые розыски выяснили их неосновательность, тем не менее подобные обстоятельства вызывали августейшие беспокойство. Все это могло обернуться и заговором международного масштаба.
На следствии по делу Каракозова всплыли сведения о существовании Европейского Революционного Комитета, «имеющего целью содействовать успехам революции во всех странах систематическим убийством царствующих особ и высокопоставленных правительственных лиц». Ничего определенного выяснить не удалось, но в мае 1866г. Произошло покушение на Бисмарка, ходили слухи, что готовится нападение на Наполеона III . Российский посланник в Турции доносил о «двух неизвестных русских, приезжавших из Одессы в Константинополь, которые говорили тамошним полякам, что принадлежат к тайному обществу, агент которого покушался на царя, а центр находится за границей». 6 июня 1867г. В Александра II стрелял Антон Березовский. А в записке тайного агента III отделения А.Трофимова, выдававшего себя за ссыльного поляка Трохимовича, сообщается о его беседе с Иваном Худяковым, одним из главных действующих лиц на Каракозовском процессе. Он говорил, что «заговор считает неоконченным», Александр II «революционерами обречен на смерть», Березовский «действовал не от себя, а в целях Парижского революционного комитета».
Чтобы уберечься от общей опасности, нужно было усилить координацию действий органов спецслужб европейских держав. Заграничная агентура Российской Империи давно работала сообща с иностранным сыском, а после событий 1866г. Барон Врангель, командированный в Германию, передавал русскому правительству соображения Бисмарка на этот счет. Он планировал внедрение в революционную среду секретного сотрудника:»На избранное для этой цели благонадежное лицо следовало бы возвести обвинение в каком-нибудь вымышленном преступлении, подвергнуть его заключению под стражу и произвести ему несколько допросов, затем дать ему средства бежать из места заключения и отправиться за границу...», где он и войдет в доверие к злоумышленникам. Проблема усовершенствования внутреннего наблюдения снова стояла перед органами политического сыска во всей своей остроте.
Тревожное положение вещей требовало и определенной реорганизации политической полиции в целом. 28 апреля 1866г. П.А.Шувалов, сменивший В.А.Долгорукова на посту главного управляющего III отделением и шефа Корпуса жандармов, подал на Высочайшее имя докладную записку* о мерах к восстановления порядка в империи, которая предусматривала, прежде всего, реформирование системы политического розыска. Чтобы защитить страну от «разрушительного действия вредных элементов», следовало «устроить полицию так, чтобы она была в состоянии обнаруживать то, что совершается в среде общества». Должное было уделено агентурной работе, в III отделении появился Секретный архив, где сосредоточивались политические дела и материалы перлюстрации, систематически пополнялась фототека и «Алфавит лиц, политически неблагонадежных».
«Главная цель преобразования, — писал Шувалов, — состоит в том, чтобы по мере возможности, образовать политические полиции там, где они не существуют, и сосредоточить существующую полицию в III отделении Вашего Императорского Величества канцелярии, для единства их действий и для того, чтобы можно было точно и однообразно для целой империи определять, какие стремления признаются правительством вредными и какие способы надлежит принимать для противодействия им». В подчинение III отделению поступила «Охранная стража», создание которой было вызвано необходимостью оберегать священную особу Государя Императора. Персонал этого подразделения (начальник, три его помощника, 6 секретных агентов и 86 стражников) принимал участие и в работе политического сыска.
Новый руководитель «высшего надзора» обнаружил «полное расстройство столичных полиций», добился ликвидации Санкт-Петербургского генерал-губернаторства и передачи его функций градоначальству, подчиненному III отделению. При Канцелярии Петербургского градоначальника возникло, в свою очередь, еще одно новое учреждение — Отделение по охране общественного порядка и спокойствия, ставшее прообразом позднейшей «охранки», неотъемлемой части структуры политического сыска Российской Империи.
Шувалов подготовил также новое «Положение о Корпусе Жандармов», утвержденное царем в сентябре 1867г. и в неизменности дожившее до Февраля 1917. «Единство действий» всех жандармских управлений на железных дорогах, а также на Кавказе и в Варшаве. Усиление надзора на местах обеспечивалось созданием дробной системы губернских управлений и уездных наблюдательных пунктов вместо громоздких жандармских округов.
Шеф жандармов озаботился и состоянием кадрового состава «лазоревого ведомства». Чтобы успешно уловлять крамолу, нельзя было сильно отставать от своего противника — интеллигента. Для повышения образовательного уровня и теоретического знакомства с идеологией основного объекта наблюдения жандармы могли пользоваться ведомственной библиотекой, включавшей и коллекцию нелегальных изданий. При Корпусе появилась и особая школа для подготовки к «сознательному использованию обязанностей службы по наблюдательной части».
Выстрел Каракозова повлек за собой и общее изменение правительственного курса. Рескриптом 13 мая 1866г. на имя вице-председателя Государственного Совета князя П.П.Гагарина царь распорядился навести в стране порядок. Репрессии обрушились на демократическую печать, были закрыты «Современник» и «Русское слово», подверглись ограничению права земств и были расширены полномочия губернаторов, ужесточился надзор за высшей школой и студенчеством. Пути самодержавного правительства и интеллигенции снова разошлись, хотя именно в первые годы после Великой реформы существовала реальная возможность направить энергию молодого поколения в мирное русло. Социально-политическая действительность России второй половины XIX века загоняла ее в подполье. В среде разночинной интеллигенции пореформенного периода сформировался особый тип личности, особый тип общественного деятеля — предтечи профессиональных революционеров, игравших ведущую роль на протяжении всего дальнейшего развития освободительного движения в России. Именно с этими «новыми людьми» предстояло вступить в борьбу органам политического сыска.
Они отличались от окружающих своей системой ценностей, которая не оставляла им места в обыденной жизни, превращая в «отщепенцев» от традиционного общества. Тем, кто ставил перед собой грандиозную задачу радикального обновления России, тесны были рамки повседневности, неприемлемы навязываемые ею компромиссы. Их уделом оставался «практический нигилизм». Ярким его проявлением стала деятельность нечаевской «Народной расправы», нацеленная на устранение «орды... подлых народных тиранов» и прочих препятствий на пути всенародного восстания, ожидавшегося теперь к 1870 году (времени окончания срока временнообязанного состояния крестьян).
Фигура Сергея Нечаева возникла на политической арене в тот момент, когда после погрома в связи с делом ; апреля 1866г. в революционной среде воцарились растерянность и подавленность. Молодежи приходилось довольствоваться студенческим движением, воспринимавшимся наиболее радикальными элементами как жалкая отдушина в том тоскливом и тревожном состоянии, в котором она пребывала. «Конечно, — вспоминала Вера Засулич, — это не ... работа для «блага народа», не «революция», но хоть «что-нибудь», какая-нибудь «жизнь». Почва для «разрушительной» работы Нечаева представлялась благодатнейшая и одним из наиболее зримых результатов этой работы стало вовлечение в сферу антиправительственной борьбы широких масс молодежи — всеми силами (прокламационная кампания, создание сети «пятерок» для своей подпольной организации, мистификации разного рода и пр.) старался он возбудить в окружающих дух протеста и, скомпрометировав в глазах общества, отрезать им все пути назад, к «мирной жизни граждан». Совершенно справедливо своим пособником в этом деле Нечаев считал правительство, увеличивавшее своими жесткими мерами массу наэлектризованного и недовольного «недоучившегося пролетариата».
Власти были не в восторге от такого «сотрудничества». III отделение оценивало Нечаева как опаснейшего агитатора, особое беспокойство вызывали его связи с эмиграцией и ее признанными лидерами Бакуниным, Герценым и Огаревым. Вспомним, что в очередной раз Нечаев исчез из России накануне 1870г., чреватого восстанием. Его необходимо было доставить в пределы отечества. Русская полиция смело могла рассчитывать на помощь зарубежных коллег, так как Нечаева разыскивали как уголовного преступника — «главного виновника совершенного в ноябре 1869г. Близ Москвы убийства студента Петровской Земледельческой и Лесной Академии Иванова». Были мобилизованы все усилия секретной и наблюдательной агентуры за границей.
Многолетний эмигрант, теоретик анархизма князь П.А.Кропоткин был не совсем прав, когда говорил в своих воспоминаниях , что шпиона всегда можно распознать. С конца 60-х годов в эмиграционной среде действовал агент III отделения Карл-Арвид Роман — «издатель Н.В.Постников», приобретший (для русского правительства) ценнейший архив опального князя П.В.Долгорукова. Он обладал недюжинным талантом перевоплощения, был агентом, «искренне любящим свое дело». Именно такой сотрудник мог, по мнению начальства, напасть на след Нечаева. После крушения надежд на филерское наблюдение, когда по ошибке вместо Нечаева был арестован Семен Серебряков, Роману было предоставлена вся полнота инициативы.
Секретному сотруднику политической полиции удалось не просто познакомиться, а «приобрести симпатию и доверие» триумвиров революционной эмиграции — Герцена, Огарева и Бакунина. В переписке Бакунина и Огарева Роман именуется не иначе как «наш друг, храбрый полковник», с ним не прерывали «теплой дружбы», несмотря на несколько сообщений, что «Постников» не тот, за кого себя выдает. «Я радовался, — пишет секретный сотрудник в донесении заведующему секретной экспедицией III отделения К.Ф.Филиппеусу, — такому исходу дела, ибо сближение наше с этими господами есть главная наша задача, до которой русский агент, сколько мне помнится не достигал. Недаром я ем и зарабатываю насущный хлеб у правительства ...»
Некоторое время он обретался в Женеве одновременно с Нечаевым, но ни разу не столкнулся с ним, хотя общался с тем же кругом лиц. На осторожные вопросы о Нечаеве Бакунин не отвечал, а Огарев, как сообщает Роман, и сам точно не знал, где тот находится. После разрыва Нечаева с «триумвирами» дело окончательно зашло в тупик. Ни дарования, ни связи не помогли «Постникову» исполнить свою миссию. Нечаев был выдан польским эмигрантом Адольфом Стемпковским и взят в Цюрихе 2 августа 1872г.
Были у III отделения и другие заботы в Европе, были и другие агенты. Одной из наиболее колоритных фигур был «граф Альберт Потоцкий» (Александр — Юлиус Фабианович Балашевич). Неимущий шляхтич Виленской губернии, отставной подпоручик, подвизавшийся на литературной ниве и увлекавшийся коллекционированием археологических редкостей, что могло приносить доход, но требовало и «свободных капиталов», еще в 1861г. Оказался у митрополита Филарета на исповеди, а заодно передал московскому иерарху «возмутительные воззвания», во множестве ходившие тогда по рукам. Спустя непродолжительное время он был вытребован в Петербург, в III отделение для беседы. А вскоре выехал заграницу для «недопущения слияния польской эмиграции с русскими демагогами».
Как «участник польского освободительного движения» и владелец антикварного магазина в Лондоне «Потоцкий» обзавелся обширными связями. Свою игру «граф» вел очень активно — руководил им же созданной польской эмиграционной организацией «Союз братской помощи», выступал связующим звеном между польскими и русскими революционерами, а также Генеральным Советом Интернационала, оказавшимся в сфере его наблюдения. Ему удалось вступить в переписку с Марксом и вместе с вещественными доказательствами своего успеха потерявший чувство реальности агент отправил в III отделение следующее предложение:» Вместо коммуниста, бежавшего из Парижа Валерьяна Врублевского, я могу избрать более преданного нам человека и понемногу захватить власть. Конечно, это требует трудов и расходов, но в успехе я уверен [...]. При моем влиянии, я не только могу достигнуть цели, но даже могу вытеснить Маркса и взять управление «Международ[увкой] в мои руки, так как члены Совета почти все мне известны и не имеют достаточной проницательности». Однако, его сообщения о конференции представителей секций Интернационала, проходившей в Лондоне в сентябре 1871г. в условиях строжайшей конспирации, носили совершенно баснословный характер и «вытеснить Маркса» Балашевичу, как мы знаем, тоже не пришлось.
Но вернемся в Россию, где в 70-е годы разворачивалось массовое движение, создавая все новые проблемы для политического сыска. Разоблачение нечаевщины вызвало сильную реакцию в революционной среде. На какое-то время возобладала резкая неприязнь к жестким организационным формам, диктаторству и экстремистским прожектам, нашедшая отражение в первой, стихийной, волне «хождения в народ». Будучи приверженцами теории «общинного социализма», согласно которой Россия на своем историческом пути движется в том же направлении, что и Европа, но придет к справедливому общественному устройству, минуя капитализм с его «язвой пролетариатства», опираясь на крестьянский «мир», его участники стремились отдать народу долг «образованного меньшинства», избавить его от социального гнета и экономической отсталости.
Борьба за политические преобразования не ставилась на повестку дня. Одни видели спасение в рационализации рутинного хозяйства, создании школ, больниц, другие — в организации «всеобщего бунта» по Бакунину, сквозь очистительный огонь которого русский мужик — «социалист по инстинкту» проведет Россию к новой жизни. Те, кто не разделял тезиса Бакунина о готовности масс к социальному перевороту, шли за Лавровым, призывавшим интеллигенцию к планомерной пропагандистской работе. Опыт «хождения в народ» вновь вызвал к жизни идею централизованной организации, реализовавшуюся в 1876г. с появлением «Земли и Воли», которая и попыталась развернуть систематическую деятельность в этом направлении. К концу 70-х стало ясно, что к «оседлой» пропаганде крестьяне восприимчивы не более, чем к «летучей». Аресты же ожидали не только «вспышкопускателей», но и тех, кто ходил в народ «для рекогносцировки».
Главной задачей политической полиции становилась борьба с революционной пропагандой в Империи. Дознания проводились в 26 губерниях, задержано было несколько тысяч человек. В мемуарах жандармского генерала В.Д.Новицкого содержится впечатляющее описание того колоссального труда, который ему пришлось проделать по подготовке материалов для формального следствия. Полномочия проведения расследований по политическим делам были возложены на жандармов законом 19 мая 1871г. , кроме того никто не снимал с них бремени «высшего надзора», а число поднадзорных все росло и росло. Ревизия представленных в III отделение начальниками Губернских Жандармских Управлений «списков лиц, состоящих под негласным наблюдением», не сократило их количество.
Летом 1871г. В Жандармское управление поступило предписание «стараться доставлять и сообщать в III отделение Собственного Его Императорского Величества канцелярию фотографические портреты всех вообще лиц, которые почему-либо обращают на себя внимание правительства, преимущественно в отношении политической благонадежности». Сотрудники «наружного наблюдения», филеры, сбивались с ног, деятельность внутренней агентуры оказывалась не эффективной, так как при организационной аморфности движения его практически невозможно было взять под контроль. Не сработала и функция социального прогноза, которой политическая полиция должна была владеть для «предупреждения преступлений». «Око Государево» не разглядело мирного, созидательного потенциала культурной работы народников в деревне.
Реакция правительства на деятельность разночинной интеллигенции была столь же неадекватной, сколь и недальновидной. Ярчайший пример тому — процесс 193-х (1877). 90 человек — значительная часть всех задержанных — будучи привлечены к суду, по выражению обвинителя Желеховского, «для фона» в ожидании оправдания провели по нескольку лучших лет жизни в предварительном заключении. А потом 80 из этих 90 оправданных были сосланы под надзор полиции административным порядком.
Месяцы и годы тюрьмы, которые для одних кончались сумасшествием или смертью, а для других становились школой политической борьбы; административные высылки; исключение из учебных заведений; полицейский надзор и прочие «репрессии, непропорциональные преступлениям», надолго вырывали молодых людей из мирной обыденности, вызывали ожесточение и укрепляли решимость идти по революционному пути. Как писал один из «государственных преступников», «высокопоставленные глупцы думают, что их нелепые меры имеют предупредительное значение; если бы они знали, что каждое новое притеснение все теснее и теснее смыкает кружок честных людей... Придет и наше время, когда мы дадим единодушный кровавый ответ». Это время наступило в конце 70-х — начале 80-х, когда сформированный всей предшествующей логикой и практикой антиправительственной борьбы революционный тип развернул свою деятельность под знаменем «Народной воли».
Отсутствие гарантий прав личности, полная незащищенность перед лицом власть имущих порождали соответствующие формы протеста. Выстрел Веры Засулич прогремел в ответ на наказание розгами Алексея Боголюбова, произведенное 13 июля !877г. в доме предварительного заключения по приказу Петербургского градоначальника Ф.Трепова. Парадоксально, но в той конкретно-исторической ситуации подобный акт мог восприниматься как средство защиты законности. Впечатление от приговора, вынесенного судом присяжных, едва ли не превышало впечатление от самого теракта. Неожиданное оправдание дало террору, по выражению С.Кравчинского, «санкцию общественного признания». «Нам стыдно», говорили в среде революционной молодежи, «что раньше не сделали, как она». Волна террора нарастала.
Первые теракты (покушение на товарища прокурора Киевского судебного округа М.М.Котляревского (23 февраля 1878г.) и на адъютанта Киевского Губернского Жандармского Управления Г.Э.Гейкинга (24 мая 1878г.), убийство С.Кравчинским шефа жандармов Н.В.Мезенцева (4 августа 1878г.)) застали власть врасплох. Отчаянное положение диктовало «исключительные меры» — европейская Россия разделялась на шесть временных генерал-губернаторств, в полнейшую зависимость от административного произвола попадали местные учреждения и жители, чье личное достоинство, свобода, жизнь оказывались в распоряжении генерал-губернатора, который мог любого своей властью подвергнуть тюремному заключению на неопределенный срок или предать военному суду.
Политическая полиция продолжала действовать по старинке, усиливая наружное наблюдение, проводя опросы дворников «о подозрительных личностях, в их домах проживающих», и повальные обыски и аресты среди этих личностей. Типичны были методы начальника Киевского Губернского Жандармского Управления В.Д.Новицкого — устраивая настоящие облавы, он «просто запускал невод в мало знакомые ему воды: авось, кроме мелкоты, которую можно будет выпустить, попадется и крупная рыба».
Эти меры не всегда оказывались безрезультатными — во время массовых арестов октября 1878г. В застенки угодила верхушка «Земли и Воли». Но как определить, кто есть кто? Как, к примеру, найти среди многоликой толпы подозреваемых виновников гибели Мезенцева? Владимира Сабурова (Оболешева), который отказался давать показания, подписывать что-либо, фотографироваться и не назвал свое настоящее имя, чуть не повесили как Кравчинского. Сабуров умер в крепости, а из показаний Григория Гольденберга узнали точные приметы убийцы шефа жандармов и то, что он находится в Европе.
За границей дела политического сыска тоже обстояли неважно. Воплем отчаяния звучит письмо исполнявшего обязанности шефа жандармов Н.Д.Селиверстова в русское посольство в Лондоне. «При существующей обстановке действовать успешно — дело невозможное, и я прошу Вашего содействия... Агентов у нас вовсе нет ни единого добропорядочного, и я обращаюсь к Вам за помощью. Не можете ли Вы отыскать таких, кои хоть по-польски говорят... Шульц (управляющий III отделением) уверяет, что агентов-сыщиков и вообще агентов в России вовсе нельзя найти, что до известной степени справедливо».
К тому же, способы действия властей вызывали определенную ответную реакцию в революционном лагере. «Исполнительный Комитет Российской Социально-революционной Партии» советовал прокурору Санкт-Петербургской судебной палаты А.А.Лопухину, руководившему следствием по делу об убийстве Мезенцева, «воздержаться от чересчур обширной системы арестов». 9 августа 1878г. Он получил предостережение «на надлежащем бланке и за печатью Комитета», заявляющее: «Мы не потерпим, чтоб за нас мучили людей, виновных только в том, что они разделяют с нами наши социалистические идеи». Для выяснения причастности задержанных к покушению 4 августа «третьеотделенским ищейкам» предоставлялся двухнедельный срок, в течение которого должен быть выпущен каждый, против кого не обнаружится «ясных улик в убийстве генерала Мезенцева». В противном случае, предупреждали Лопухина, «смертный приговор над Вами будет произнесен».
Новая тактика антиправительственной борьбы вызывала в верхах панику, новые организационные формы революционного движения загоняли политическую полицию в тупик. С каждым дерзким покушением террористов очевидней становилась беспомощность органов сыска перед лицом сплоченной, строго законспирированной партии.
В России сформировалось подполье с его особой психологией. «Бродячий образ жизни, неопределенность существования и постоянное ожидание ареста, — вспоминал Л.Дейч, — развивали в «нелегальном» привычку к опасностям, полное равнодушие к своему будущему, готовность в любой момент расстаться со своей свободой, а то и с самой жизнью... Отсюда также вытекало его стремление сделать что-нибудь заметное, крупное, громкое».Круг революционеров смыкался все тесней, резче становилась грань, отделяющая его от остального мира. Эта среда создала героев «Народной Воли».
Невозможность вести эффективную социалистическую пропаганду в существующих внутриполитических условиях выдвигала на первый план задачу изменения государственного строя. Политической борьбой без массовой поддержки могла быть только борьба террористическая — наиболее «производительный» способ «употребить ничтожные революционные силы». В гуще народничества происходила радикализация настроений, спонтанно возникала террористическая практика, росла потребность возвести ее в принцип. Все эти обстоятельства вызвали в 1879г. Раскол «Земли и Воли». Судьба «Черного передела» лишний раз доказала бесперспективность революционной пропаганды в деревне. Рождение «Народной Воли» знаменовало переход революционеров к единоборству с самодержавием.
Террористическая деятельность, затягивавшая революционеров в свой водоворот все глубже и стремительней, требовала напряжения всех сил и оставляла все меньше места для рассуждений о том, что будет «после». Признавая, вслед за теоретиком русского бланкизма Петром Ткачевым, российскую монархию «висящей в воздухе» самодовлеющей силой, которая не имеет опоры ни в одном общественном слое, народовольцы считали, что гибель самодержца разрушит существующую политическую систему. Сезон охоты на императора был открыт.
Политическая полиция, тем временем, все более утрачивала контроль над ситуацией. Как «предупреждать преступления» при неосведомленности о планах и личном составе тайной организации? Принять превентивные меры невозможно, остается лишь реагировать на свершившийся факт. Основным методом жандармов старой школы оставалось «систематическое наблюдение и последовательные аресты членов сообщества». Для освещения непроницаемой тьмы подполья нужна была внутренняя агентура. Проникнуть в тесный кружок злоумышленников мог только свой брат — «нелегальный». Но контакты с такими личностями были для сотрудников сыска поколения Новицкого сродни сговору с нечистой силой, а звезда Судейкина и подобных ему представителей «жандармской молодежи» пока не взошла.
Уже в начале XX века Новицкий все еще сомневался, «из каких лиц надлежит избирать необходимых для розыска агентов; одни — привлекают для этой деятельности лиц из преступной Среды, как имеющих знание и опыт... другие — признают аксиомою, что розыскную деятельность не может отправлять лицо, опороченное или судившееся...» «Активным участником в преступлениях секретный агент ни в каком случае не может быть допущен», — доказывал генерал, поседевший на охранной службе. Но что способен узнать человек, который далек от дел нелегальной организации?
В плане внедрения осведомителя в лагерь противника революционеры конца 70-х тоже переигрывали политический сыск. Речь идет о знаменитом Николае Васильевиче Клеточникове, который два года провел в III отделении, средоточии тайной полиции, на службе — у революционной партии. С подачи землевольца Александра Михайлова и по протекции вдовы жандармского полковника Анны Петровны Кутузовой Клеточников был зачислен наблюдательным агентом III отделения «по вольному найму». Но работа сразу не заладилась и вскоре он был переведен в 3 (секретную!) экспедицию чиновником для письма. Не прервалась карьера Клеточникова и после передачи функций III отделения Департаменту Полиции.
«Ему давались в переписку совершенно секретные записки и бумаги, к числу которых принадлежали списки лиц, замеченных по неблагонадежности и у которых предполагались обыски, и шифрованные документы», — говорил на суде после разоблачения Клеточникова его патрон генерал Г.Г.Кириллов. «Особенным усердием» Клеточников завоевал «полное доверие начальства» и орден Святого Станислава 3-й степени, а также горячую благодарность революционеров, которых снабжал ценнейшей информацией. Наделенный даром фотографической памяти, он надиктовывал Михайлову списки агентов, материалы показаний задержанных, тексты документов III отделения, доступ к которым все увеличивался по мере его продвижения по службе.
«Ангел-хранитель» землевольцев, а потом и народовольцев, он помогал им преодолевать те препоны, которые ставили антиправительственной деятельности обветшавшие органы сыска, углубляя кризис последних с каждым днем своего пребывания в III отделении. А между тем, широкомасштабная вербовка внутренней агентуры «нового образца» из числа ренегатов революции, внедрение ее в четкие организационные структуры нелегальных партий позволило бы при определенной сноровке не только контролировать их, но и манипулировать революционным движением. Даже «провал» секретного сотрудника правительства был бы ему на руку, подтачивая силы революционного лагеря, сея в нем подозрительность и неуверенность в своих бойцах. Подрыв бастионов противника следовало вести изнутри, внешнее давление было неэффективно главным образом потому ,что, устраняя недовольных, политическая полиция не устраняла причины недовольства.
Неблагополучие в русской деревне росло, социальные контрасты в городе усиливались. Постоянные ограничения деятельности органов самоуправления и стеснения печати сужали и без того небогатые возможности легальной работы для «общего блага». Глобальные изменения внутриполитического курса не входили в компетенцию III отделения, но в существующих условиях оно оказывалось бессильным в борьбе с самовоспроизводящимися заговорами и злоумышлениями.
Попытка распутать клубок проблем, создающих такое бесперспективное для дальнейшего общественного развития положения вещей, была предпринята Верховной Распорядительной Комиссией* под руководством графа М.Т.Лорис-Меликова, которая была учреждена императором Александром 12 февраля 1880г. после очередного теракта (взрыв в Зимнем дворце 8 февраля 1880г.) «в твердом решении положить предел беспрерывно повторяющимся в последнее время покушениям дерзких злоумышленников поколебать в России государственный и общественный порядок». В подчинение этому временному органу переходило и III отделение.
Для «изыскания средств врачевания причин, породивших крамолу и поддерживающих ее», «бархатный диктатор» обратился с воззванием «К жителям столицы», от которых в Комиссию нескончаемым потоком потекли предложения и проекты. Однако, первоочередной задачей Комиссии ее Главный Начальник объявлял «принятие решительных мер к подавлению возмутительных действий анархистов». И прежде всего необходимо было удостовериться в боеспособности армии политического сыска.
Ревизия, предпринятая летом 1880г. сенатором И.И.Шамшиным, привела к неутешительным выводам. Государственный секретарь Е.А.Перетц записывал в дневнике со слов Шамшина: «Дела велись в III отделении весьма небрежно. Как и понятно, они начинались почти всегда с какого-нибудь донесения, например тайного агента, или записанного полицией показания дворника. Писаны были подобные бумаги большею частью безграмотно и необстоятельно; дознания по ним производились не всегда; если же и производились, то слегка, односторонним расспросом двух-трех человек, иногда даже почти не знавших обвиняемого; объяснений его или очной ставки с доносителем не требовалось; затем составлялась докладная записка Государю, в которой излагаемое событие освещалось в мрачном виде, с употреблением общих выражений, неблагоприятно обрисовывающих всю обстановку. Так, например, говорилось, что обвиняемый — человек вредного направления, по ночам он сходится в преступных видах с другими подобными ему людьми, ведет образ жизни таинственный; или же указывалось на то, что он имеет связи с неблагонадежными в политическом отношении лицами; далее упоминалось о чрезвычайной опасности для государства — от подобных людей в нынешнее тревожное время и в заключение испрашивалось разрешение на ссылку в административном порядке того или другого лица... При таком направлении деятельности III отделения не удивительно, с одной стороны, что ему частенько вовсе были неизвестны выдающиеся анархисты, а, с другой, что оно почти без разбора ссылало всех подозрительных лиц, распложая людей, состоящих на так называемом нелегальном положении».
Порочный круг противостояния власти и общества снова замыкался, III отделение было не в силах его разорвать. 1 августа 1880г. Лорис-Меликов подал на высочайшее имя докладную записку о преобразовании полиции. А 6 августа Указом о закрытии Верховной Распорядительной Комиссии упраздняется и III отделение Собственной Его Императорского Величества канцелярии «с передачей дел оного в ведение Министерства Внутренних Дел»...
* За «участие в злоумышлении с лондонскими пропагандистами против русского правительства, за распространение заграничных сочинений их преступного содержания, за дачу у себя убежища неосужденному государственному преступнику Кельсиеву с знанием преступных его замыслов и за дерзостное порицание действий правительства и самого образа правления» Николая Серно-Соловьевича приговорили к 20 годам каторги. Наказание удалось смягчить, освобожденный от принудительных работ Серно-Соловьевич был сослан в Сибирь навечно. В 1866г. он умер, завещав свое тело анатомическому театру.
* Небрежность по отношению к секретным сотрудникам проявлялась и раньше (вспомним дело Петрашевского). Еще Булгарин сетовал, что тайная полиция «компрометирует людей и домы, где получаются известия».
* Публикатор записки ошибочно называет ее автором М.Н.Муравьева.
* Полное название – «Верховная Распорядительная Комиссия по охранению государственного порядка и общественного спокойствия».
