Первая известная истории военная психотравма случилась с афинским воином Эпизелосом после Марафонской битвы. По сообщению Геродота, он ослеп. О разного рода синдромах (“вьетнамском”, “афганском”) писалось немало, чего не скажешь о психических состояниях бойцов в ходе самих конфликтов. Игорь Козловский, на тот момент старший научный сотрудник Научно-исследовательского центра проблем медицинского обеспечения МВД России, был в Осетии, Ингушетии, Чечне, служил в разных отрядах, как до начала активных боевых действий, так и в период их проведения. Так что он знает, о чем говорит.
— Каждому из нас ничто человеческое не чуждо. Все мы наделены какими-то общими чертами, но у кого-то некоторые из них выражены в такой степени, что в тяжелой стрессовой ситуации можно говорить о развитии патологии. Существует, конечно, отбор. В спецподразделениях он особенно жесткий, предъявляются высокие требования к психологической устойчивости, здоровью, интеллекту. Кстати, разговоры о том, что спортсмены, которые туда чаще всего и идут, — люди недалекие, может вести только несведущий человек. На самом деле, они просто могут чего-то не знать, но интеллект, то есть способность воспринимать и перерабатывать информацию, у них гораздо более развит, чем у иного интеллигента, которому не втолкуешь ничего, кроме того, что он когда-то выучил и запомнил. Но в экстремальных условиях все эти качества подвергаются тяжелейшим испытаниям. Причем, что интересно, наиболее разрушительное воздействие на психику оказывают даже не сами боевые действия, а бытовая неустроенность — отсутствие еды, спальных мешков и пр. Необходимо, чтобы бойцы имели возможность для отдыха, ведь сама вероятность нападения, угроза — постоянный источник стресса. И по нашим данным, и по западным 20—25% военнослужащих в зоне конфликтов нуждаются в психиатрической помощи. Это вовсе не означает, что они сумасшедшие, но в каких-то мероприятиях по восстановлению психического здоровья они нуждаются. Причем процент был одинаков как в ситуации активных боевых действий в Чечне, так и в относительно спокойной обстановке Осетии. Это, на первый взгляд, странное явление связано с адаптацией к определенному фону событий, некоему уровню стресса. В Осетии экстремальным случаем на фоне изматывающего бездействия был обстрел поста, а в Чечне это было совершенно привычным событием.
Как правило, люди крайне неохотно идут на контакт с психиатрами. Возникают вопросы: “А зачем мне это надо, а вдруг в дураки запишут?” И резон тут есть. У нас нет никакой правовой базы. Срыв адаптации вовсе не означает, что человек в дальнейшем будет не годен к службе. Срыв он и есть срыв — нервное истощение. Главная причина — истощение энергоресурсов нервных клеток и вообще всего организма. Любого человека можно довести до такого состояния. Только одного надо долго доводить, а другой сразу дойдет. У американцев в ходе операции “Буря в пустыне” был интересный опыт. Работали подвижные группы психиатров. Они находили в подразделениях подозрительных на дезадаптацию (переутомление) и на двое суток их отводили в безопасное место, но не далеко от места основных событий, чтобы сохранялось ощущение включенности. Там, под наблюдением врачей, у них была возможность вдоволь поесть и поспать. Те, кто за двое суток не восстанавливались, отправлялись в тыл, как заболевшие. В дальнейшем решался вопрос о прохождении службы. Но никто не знал, с каким диагнозом выводились из зоны конфликта бойцы. И, если они были в состоянии продолжать службу, к ним никакой ярлык не приклеивался.
Подобный опыт пора вводить и у нас. Нужны четкие инструкции, и за их исполнение надо взыскивать. Неразвитость у нас подобной практики приводит к печальным последствиям.
В декабре 94-го некий боец дал острую реакцию дезадаптации. А в этих условиях психические расстройства весьма своеобразны, тем более, у сотрудников спецподразделений. Ведь это люди, обладающие хорошей способностью к самоконтролю, и часто депрессия внешне никак не проявляется. В данном случае, внутреннее состояние этого человека характеризовалось ростом тревоги и напряжения, которое в какой-то момент стало восприниматься как несовместимое с жизнью. На рассвете он открыл огонь из ПМ по спящим товарищам. К счастью, ни один из них не погиб. У одного пуля застряла в скуловой кости, у другого — в ключице, третьему задела голову в области темени. Затем он застрелился. Этот боец воевал в Афганистане. Повторное переживание острой стрессовой ситуации с большой долей вероятности может привести к срыву. Но это совсем не означает, что такие сотрудники непригодны к службе, напротив, реальный опыт выживания, которым они обладают, переданный другим непосредственно в боевой обстановке, крайне важен.
Один из раненых при этом инциденте вскоре вернулся в отряд. Он уже находился под нашим наблюдением, жаловался, что событие не выходит из памяти, каждое утро на рассвете просыпается. Чувство беспокойства у него нарастало, появилась даже некоторая дезориентация, блуждающий взгляд. Мы вовремя успели дать ему соответствующие успокоительные средства и вывести из зоны конфликта. К сожалению, дальнейшую его судьбу у нас не было возможности проследить. Его, конечно, необходимо комплексно обследовать, провести курс лечения, после которого он скорее всего снова будет абсолютно нормален, и дать возможность вернуться в то же подразделение. Крайне важно вернуться к своим товарищам, в тот же отряд. Это убеждает остальных, что подобные реакции обратимы, что бойцы, выведенные с психиатрическим диагнозом, снова возвращаются к исполнению своих обязанностей.
Еще один случай. Парень паранойяльный, ему требовалась постоянная занятость. Отец у него был очень работящий и сына приучил буквально ни минуты не сидеть без дела. В армии он проходил службу во внутренних войсках. Самым тяжким наказанием для него было стоять на вышке. Но и там он себе занятие находил. Разбирал и собирал автомат с такой скоростью, что зеки понимали: до колючей проволоки добежать не успеют. А тут он оказался в ситуации, когда работу найти трудно, и стал постоянным источником напряжения. Ссорился со всеми. Такое занятие себе находил. Командир спросил у нас, чего с ним, собственно, делать. Вообще, характерно, что люди всегда сами знают, что в таких случаях делать. Но пока психиатр не скажет, почему-то не делают. В конце концов приставили его к работе, я провел с ним беседу, и парень успокоился.
Работа психолога в зонах конфликтов должна стать привычной, а не вызывать изумление как сегодня.
Но тут еще такой момент, сами психологи должны внушать доверие. Приходит извне человек в закрытый коллектив, тем более такой специфический как спецподразделение. Ведь, представим себе, типичных образ — человек в очках, на тонких ножках, с портфельчиком, естественно, его отторгают, происходит первичная блокировка общения. В этой среде вполне справедливо считается, что любой человек может стать сильным, смелым. Если даже человек глубоко знающий, но с виду несчастный, он не будет воспринят как значимая личность. И вообще на психиатрической работе будет поставлен крест. Спецназовцы будут говорит: “А, знаем, приходил психолог, сам едва живой”. Поэтому случайные люди в зоны конфликтов попадать не должны. Надо создавать специальную психиатрическую службу, это — единственное решение проблемы.
В заключение, от себя добавим, что сам Игорь для такого “психиатрического спецназа” — человек вполне подходящий, ведь познакомились мы с ним в тренажерном зале.
Так что помимо того, что он кандидат медицинских наук, исполняющий обязанности ведущего научного сотрудника Всероссийского центра медицины катастроф, он еще и “железо качает” регулярно.
