Лазарь Ильич Ла́зарев (настоящее имя — Ла́зарь Ильи́ч Ши́ндель; 27 января 1924, Харьков — 30 января 2010, Москва) — российский литературный критик и литературовед
Участник Великой Отечественной войны, командир разведроты, лейтенант: награждён орденом Отечественной войны I степени, орденом Отечественной войны II степени, медалями. Окончил Ленинградское высшее военно-морское училище (1942)
В моей памяти приказ “Ни шагу назад!” тесно связан с другим приказом, который нам зачитали через несколько дней и который определил дальнейшую судьбу нашего курса (я отыскал книгу, посвященную истории училища, и выяснил, что память меня не подвела, — приказ был от 11 августа).
По этому приказу училище эвакуировалось в Баку, а наш второй курс отправлялся на трехнедельные курсы пехотной подготовки на другую сторону Волги в Стрелецкие лагеря 1-го Астраханского пехотного училища. Мы должны были, на скорую руку освоив пехотную премудрость, стать командным костяком на лейтенантском уровне подтягиваемых к Сталинграду морских бригад. Пехотное училище за исключением небольшой группы преподавателей, которые должны были учить нас, было брошено на фронт, наверное, надо было срочно заткнуть одну из дыр. Преподаватели эти, не очень грамотные — и вообще и в военных науках, — к тому же в большинстве своем еще не нюхавшие пороха, мало чему могли нас научить. Решение это я тогда воспринял как вполне осмысленное, хотя отдавал себе отчет, что настоящими пехотными командирами мы сможем стать только в деле. Так оно в действительности и происходило.
А вот практические меры, которые предлагались в приказе 227, — создание штрафных батальонов и рот, заградительных отрядов — вызывали у меня уже тогда (хочу подчеркнуть, что тогда) серьезные сомнения. Я представлял себе, сколько будет наломано дров и загублено жизней, как только начнут ретиво выполнять высочайший приказ расстреливать на месте “провинившихся по трусости или неустойчивости”, как будут действовать тупые или амбициозные командиры, не знающие разницы между проступком и преступлением, готовые каждого, кто возразил им, стереть в порошок. Кому из нас не приходилось на фронте слышать от определенного типа начальства (“колунами” мы их называли) ставший расхожей присказкой рык: “Пойдешь под трибунал!”.
Меня бог миловал: штрафбат, опасные контакты с “заградниками” — все это меня миновало.
Но вот история, хотя и относительно благополучная, но, как мне кажется, проливающая свет на карательный механизм, запущенный приказом 227. ...
... Но, признаюсь, больше всего меня поразило откровенным палаческим цинизмом вот какое место справки: “Отмечено ряд фактов, когда заградительные отряды отдельными командирами соединений использовались неправильно. Значительное число заградотрядов направлялось в бои наравне с линейными подразделениями, которые несли потери, вследствие чего отводились на переформирование и служба заграждения не осуществлялась”. Не скрывают, что воевать — это не их дело. Возмущаются, что политически незрелые командиры (фамилии некоторых из них сообщаются, похоже, для принятия необходимых мер) ставят эти, возглавляемые чинами госбезопасности ценные части на одну доску с обычными стрелковыми “линейными подразделениями” и отправляют на передовую, где каратели — подумать только!— несут потери. Конечно, командармы и командиры дивизии, на которых жалуются “особисты”, понимали, с кем связываются, но так поступать их заставляла осложнившаяся на фронте обстановка. Допускаю, однако, что они делали это не без злорадства — карателей не любили: пусть на своей шкуре почувствуют, каково тем, кто на “передке”. Честно признаюсь, что и у меня, когда я читал это место в справке “особистов”, возникло такое же чувство...
Какой она была в действительности
Так получилось, что одно время в нашем доме бывал Лео Оскарович Арнштам — известный кинорежиссер и сценарист. Он собирал материал для фильма о Георгии Димитрове, лейпцигском процессе, и кто-то его вывел на моего тестя, хорошо знавшего Димитрова, работавшего его помощником в Коминтерне и первое время после возвращения Димитрова в Болгарию.
Как человек, имевший опыт такого рода работы, Арнштам понимал: чтобы разговорить человека, расположить его к откровенности, выудить у него интересные подробности, надо и ему рассказать что-то интересное. К тому же он любил и умел рассказывать. Знал многое и многих. Рассказывал любытные вещи об Эйзенштейне и Шостаковиче, о Диком и Джамбуле.
Но интереснее всего мне были его рассказы о Зое Космодемьянской — я хотел разобраться, что в ее истории правда, а что пропагандистский миф. А Лео Оскарович начал работать над фильмом еще в войну, вскоре после гибели его героини (фильм “Зоя” вышел на экраны в 1944 году), он беседовал со многими людьми, хорошо знавшими Зою, — одноклассниками, учителями, соседями, читал ее дневники.
Он сетовал, что в силу разных обстоятельств той поры не смог сказать то, что знал и следовало сказать о ней. Он был уверен, что эта девочка, с военно-прагматической точки зрения ничего существенного не совершившая, была человеком незаурядным, из той породы, что и Жанна д’Арк. Она жила высокими помыслами и страстями, советско-германский пакт тридцать девятого года вызвал у нее такое возмущение, такой нервный срыв, что ее положили в больницу. Со школьных лет она была одержима идеей героического жертвенного подвига. Искала случая, чтобы его совершить.
Очень дурно Арнштам говорил о Шелепине (он тогда, в войну, работая над фильмом, с ним встречался) как о человеке, который несет немалую ответственность за то, что “цвет московской молодежи” (эти его слова я точно запомнил) угробили без всякого смысла и пользы: там, куда забрасывали группы, в одну из которых входила Зоя, — сто километров от Москвы — условий для партизанской войны не было никаких, они были обречены.
С еще большим негодованием говорил он о матери Зои: она снимала пенки с гибели дочери, она славы ради вытолкнула в добровольцы младшего брата Зои, он по возрасту еще не должен был призываться, и мальчишка погиб.
“Когда фильм был готов, — рассказывал Лео Оскарович, — я со страхом думал о том, как она будет его смотреть. Ведь там пытают и казнят героиню. Да, это актриса, но ведь за ней стоит ее дочь, ее страшная судьба. А она мне сказала: “По-моему, ее мало пытают”. Я ужаснулся”.
Ладно "скрытая правда" от Лео Оскаровича Арнштама, но вроде бы бывший фронтовик Лазарев Л.И. должен был видеть что Арнштам несёт чушь.
1) лично я вижу, что мама говорит о том, что люди не увидят то, через что прошла её дочь.
