Так начинается день. А с ним...
Ровно в семь, бесконечно высоко, сразу глазом и не заметишь, появляется
"рама". Поблескивая на виражах в утренних косых лучах стеклами кабины,
долго, старательно кружит она над нами. Назойливо урчит своим особым,
прерывистым по звуку мотором и медленно, точно фантастическая двухвостая
рыба, уплывает к себе на запад.
Это вступление.
За ним - "певуны". "Певуны", или "музыканты" - по-нашему, "штукас" -
по-немецки, красноносые, лапчатые, точно готовящиеся схватить что-то птицы.
Бочком как-то, косой цепочкой плывут они в золотистом осеннем небе среди
ватных разрывов зенитных снарядов.
Едва протерев глаза, покашливая от утренней папиросы, вылезаем мы из
своих землянок и, сощурившись, следим за первой десяткой. Она определит весь
день. По ней мы узнаем, какой у немцев по расписанию квадрат, где сегодня
земля будет дрожать, как студень, где солнца не будет видно из-за дыма и
пыли, на каком участке всю ночь будут хоронить убитых, ремонтировать
поврежденные пулеметы и пушки, копать новые щели и землянки взамен
исчезнувших, стертых с лица земли.
Когда цепочка проплывает над нашей головой, мы облегченно вздыхаем,
скидываем рубашки и поливаем друг другу воду на руки из котелков.
Когда же передний, не долетев еще до нас, начинает сваливаться на
правое крыло, мы забиваемся в щели, ругаемся, смотрим на часы - господи боже
мой, до вечера еще целых четырнадцать часов! - и, скосив глаза, считаем
свистящие над головой бомбы. Мы уже знаем, что каждый из "певунов" тащит у
себя под брюхом от одиннадцати до восемнадцати штук, что сбросят их не все
сразу, сделают еще два или три захода, психологически распределяя дозы, и
что в последнем заходе особенно устрашающе загудят сирены, а бомбы сбросит
только один, а может, даже и не сбросит, а только кулаком помашет.
И так будет длиться целый день, пока солнце не скроется за Мамаевым
курганом. Или нас, или соседей. Если не соседей, так нас. Если не бомбят,
так лезут в атаку. Если не лезут в атаку - бомбят.
