От Sfj Ответить на сообщение
К Sfj Ответить по почте
Дата 09.03.2002 19:53:49 Найти в дереве
Рубрики WWII; Версия для печати

Ловите (+)

Приветствую всех !
Из книги "Гвардия в огне". Автор - Н.И. Волостнов, в описываемый период политрук батальона 109 гсп.

... На КП нас ожидало новое распоряжение: «...Район обороны передать Ткаченко, форсированным маршем выйти к совхозу Котлубань к 10.00, в готовности действовать в направлении Пулстан, высота 137,2... Начало движения в 24.00».
Что бы это могло означать? Неужели прорвавшаяся к Волге фашистская группировка теперь развивает удар на север, в тыл нашим войскам?
Да, это было так.
Прибывший к нам из штаба гвардии капитан И. А. Бондаренко предупредил: все надо делать скрытно, чтобы враг не заметил ухода подразделений из обороны. Решение принято быстро. Приказы в роты передали лично командирам и начали действовать.
Дел много. Предстоял тяжелый марш под Котлубань.
Часа через два подразделения стали выходить в тыл для марша.
В это время появился наш сосед комбат Иван Ткаченко. С ним полсотни бойцов и два станковых пулемета. Сам он вооружен автоматом, как будто собрался вести их в атаку. Солдаты остались в овраге, а он зашел в блиндаж.
— Везет, черт возьми! Один остаюсь здесь, а фронт вон какой! Как думаете, выдержу без вас?— говорит он нам.
— Придется держаться!— мрачно отвечает Жихарев.
— Эх! Обстановочка! Прореха за прорехой...
Да, думы у нас были невеселые: как, должно быть, натянута вся наша оборона и как мало у нас резервов, если командование идет на риск — оголяет этот важный рубеж.
...Ровно в полночь батальон построился в походную колонну и в полной тишине двинулся вперед. У нас всего три верховые лошади, их передали в разведку и головную заставу. Все офицеры, в том числе и комбат, маршируют наравне со всеми бойцами, в общем строю. Чем дальше отходим от Дона, тем более нарастает быстрота марша и громче раздаются команды: «Подтянись!», «Шире шаг!». Приходится торопиться с самого начала. Длина маршрута по карте — сорок три километра, а времени в нашем распоряжении всего десять часов, из которых три потратим на привалы. Значит, темп движения должен быть не менее пяти-шести километров в час.
В начале марша люди идут быстро. По холодку легко, да и после длительного пребывания в окопах каждому хочется поразмяться. Незаметно в строю начинается разговор. По уставу это запрещено, но разговор не только не вредит, а, наоборот, помогает бойцам незаметно преодолевать большие расстояния. Что же плохого, если перед боем люди поговорят, отведут душу? Жихарев такого же мнения и, несмотря на сухость, требовательность, не обращает внимания на такое нарушение и сам включается в разговоры. Солдат роты Ищенко, с которой мы идем, сейчас занимает один вопрос: «Что нас ожидает впереди?» Противник прорвался к Волге южнее нас, и, если тяжелая обстановка сложилась под Котлубанью, значит, он развивает удар в тыл нашим войскам, оборонявшим излучину. Из строя слышится тоненький голосок:
— А говорят, танки ихние сюда рвутся...
— Ох и жарко будет в степи воевать. Ни тебе кусточка, ни ручейка. Все гладко, что лысина...— лениво и невпопад отвечает бронебойщик Василий Мещеряков.
Мещеряков — самый рослый в роте. Длинная бронебойка для него словно деревянное косовище. Он идет покачиваясь, точно на сенокос, и изредка грубым басом переговаривается с товарищами. Он для многих авторитет: подбил танк в боевом охранении и уже представлен к награде.
— И откудова их столько берется? Бьют, бьют сволочей, а они все лезут... Вон куда дошли!— громко говорит кто-то из-за его спины.
— А ты што, Митроха, испужался аль не знаешь, сколько он государств разных повоевал?— проворчал Мещеряков.
— Они есть другой вопрос. Небось сразу перед фрицем руки вздернули, а мы колотим. И все-таки они лезут!—настойчиво допытывается тот.
В темноте трудно различить, кто этот Митроха, — широченная спина Мещерякова закрывает сразу двоих. Однако что он ему ответит? Тут дело связано с политикой, и гиганту-бронебойщику, не быстрому на язык, придется нелегко. Но вот загудел его бас:
— Стало быть, срок не пришел, вот и лезут. И ежели каждый будет скулить, тогда и еще полезут! — сердито оборвал он своего собеседника.
— Да я же так, попросту, чего огрызаешься?— оправдывается Митроха.
Мещерякову этого недостаточно. Он решил довести разговор до конца.
— Слышал ныне приказ? «Ни шагу назад» — значит, баста. Скажем, он на тебя прет, а ты его круши... и чтобы коленки кренделя не выделывали...
Многие прыснули от смеха. Никто не ожидал такой тирады от Васи-бронебойщика. Но вот опять кто-то спрашивает:
— А вдруг они здесь ударят, пока нас нет?
За разговорами незаметно летят километры. Луговая дорога вдоль левого берега Дона круто свернула на восток, и рота сразу врезалась в хлебное поле. Бурая масса некошеной пшеницы сиротливо колышется с обеих сторон. Пустые колосья хлещут по ногам, будто просят, чтобы на них обратили внимание. Кто-то вздохнул:
— Эх! Добра-то сколько пропало!
Ищенко повернулся лицом к роте и громко крикнул, показав на поле:
— Все видите, ребята?!
— Все видим! Как не видеть!
— Вот и запомните это хорошенько-Пшеничное поле кончилось. Дорога вышла в степь. Люди идут молча. Никто не хочет продолжать разговор... Через несколько минут привал. Гриппас, Левкевич и связисты, шедшие впереди, уже ожидают нас на дороге.
Мы только что поднялись на горку, как кто-то закричал:
— Смотрите, пожары!..
Огромное багровое зарево где-то далеко расстилалось над темным небосводом то усиливаясь, то бледнея.
— Там, у Волги... Сталинград горит. Видимо, нефть,— сказал Гриппас.
Отсветы сталинградских пожаров озаряли небо до самого восхода солнца. Мы прошли уже более двадцати километров, остановились, чтобы покормить людей перед последним большим броском к совхозу Котлубань. Колонны подтянулись. Вперед выползли кухни, и повар Кохан, размахивая черпаком, весело балагурит с бойцами. Только гвардеец Лещев был почему-то молчалив. Он не вступал в разговоры дорогой и даже как будто сторонился товарищей. Должно быть, в роте его проделку на учении встретили не особенно приветливо.
Развернув карту, прикидываем, как лучше двигаться дальше. Кругом степь, светло, все видно как на ладони, и, конечно, фашистские самолеты наверняка нас заметят.
— Выход один — идти в расчлененных строях, а при налете развертываться,— говорит комбат.
— Да-а, другого не придумаешь, степь есть степь, тут и собака пробежит — заметят,— ворчит Гриппас.
Подошел Левкевич. Он только что связался с полком и получил радиограмму. В ней всего три слова: «Ускорьте движение. Омельченко».
Однако мы чувствовали, что последний участок пути будет неспокойным.
Так оно и случилось.
Не прошли и четырех километров, как появилась тройка вражеских истребителей. Откуда только они взялись? Видимо, рыскали над степью в поисках добычи. Заметив движение на дороге, «мессеры» сразу нырнули вниз и застрочили из пулеметов. Колонны быстро развернулись в цепь и залегли. Ездовые, нахлестывая лошадей, поспешили очистить дорогу. Им негде укрыться, и остается лишь одно — выходить из-под обстрела, рискуя быть убитыми или ранеными.
Но первый налет закончился быстро и без потерь. Возможно, вражеские летчики возвращались на базу и у них было мало боеприпасов. Но теперь мы знаем, что обнаружены...
39Более часа продвигаемся прежним порядком, прямо по целине. На дороге маячат лишь отдельные повозки. Люди начинают отставать, но тянутся вперед. Каждый думает не о себе, а о том, что где-то случилась беда, и надо выручать товарищей. Получили еще радиограмму от комполка. Он снова напоминает: «Выйти в район в срок». Пришло донесение от разведки: «Противник наступает на Котлубань». Эта весть сразу облетела бойцов. Цель нашего марша начинает проясняться. Комбат решает ускорить движение, а вперед для уточнения обстановки вместе с разведчиком высылает Гриппаса.
Оба на конях галопом летят по дороге и быстро скрываются. И тут появились вражеские самолеты. В отблесках солнечных лучей их еще трудно заметить. Но характерный завывающий гул все нарастает, и вот уже видны темные точки. Их больше десятка. Они приближаются, становятся больше размером, держа курс прямо на нас. Укрытие — лишь чистая степь.
Цепи моментально рассыпались. Повозки стремительно летят в сторону. С земли несется нестройная стрельба. Но «юнкер-сы» начинают штурмовку. Взрывы тяжело сотрясают землю. Густая пыль, рассеиваясь на ветру, окутывает весь район. Гитлеровцы с остервенением кромсают дорогу, но наши роты залегли далеко в стороне. Под конец, заметив ошибку, один самолет резко ушел влево и сбросил серию бомб в районе нашей группы и связистов взвода гвардии лейтенанта Рудакова. Многих сильно тряхнуло.
— Какая безнаказанность... Бомбят, где хотят!— отчаянно ругается Левкевич, посылая вдогонку фашистским разбойникам проклятия.
Ему перепало больше всех. Стряхивая пыль, он ищет своего радиста. Рядом оглушенные взрывом Алексеев, Коробов. В сторонке отзывается радист:
— Здесь я, здесь!
— А рация, рация как?— кричит Левкевич.
— Цела, я ее в ямку сховал!
— Помирай, а рацию спасай, так всегда делай!
— Может, остановить роты?
Комбат стоит темнее тучи. Тонкие губы сжаты, в глазах какой-то блеск. Бомбежка сорвет марш, а нам нельзя опоздать.
— Двигаться, двигаться, никакой задержки!—резко выкрикивает он.
Но налет оставил следы. В роте Орехова и у пулеметчиков есть раненые. Если бы они шли колонной по дороге, трудно сказать, что бы от них осталось.
И опять заколыхались цепи. Идем долго и безо всякой остановки. Большая часть пути уже пройдена, и до совхоза остаются считанные километры: пять-шесть, не больше. В голове каждого одна мысль: двигаться, не дать врагу сорвать марш, поспеть вовремя. Многие солдаты измотаны. Жара, тяжесть снаряжения, и эти тревоги, и налеты утомили. Но бойцы крепятся. Кто посильнее — помогает слабому.
Подходим с комбатом к минометчикам. На них нет сухой нитки. Силаев идет впереди, а Чувиров в группе отстающих и тоже нагружен оружием, помогает бойцам. Заметив нас, он обращается с просьбой дать людям отдохнуть.
— С ног валимся, а впереди бой. Что с людьми будет?— говорит он и рукавом стирает пот с лица.
Комбат понял: срок сроком, а бой боем. С измученными солдатами не навоюешься — свалятся и заснут, и ничто их не поднимет. Он стоит, задумавшись с минуту, и смотрит по сторонам. Серые постройки совхоза уже виднеются на пригорке. Перед нами широкая, разветвленная балка, к которой уже подходит группа уставших бойцов, а некоторые прямо скатываются вниз и, упав на землю, долго лежат. Теперь комбат смотрит на меня, в глазах вопрос: «Как быть?..» Конечно, так дальше нельзя.
— Привал!—хрипло кричит Жихарев, и этот сигнал нестройно передается в разных концах.
Мы тоже как подкошенные валимся на землю. Более сорока километров за одну ночь! Это суточная норма марша в обычных условиях!
Отдых оказался коротким, но как он был нужен каждому! Сил сразу прибавилось. Подлетел Гриппас и, спрыгнув с коня, торопливо доложил: за совхозом дерутся части 87-й стрелковой дивизии 62-й армии. Надо срочно продвигаться...
Короткие указания командирам, и роты, снова развернувшись в цепь, идут вперед... Там слышится частая стрельба... На линии совхозных построек несколько подбитых наших танков. Навстречу попадаются чьи-то бойцы. Должно быть, начали отходить. Но наш боевой порядок уже выдвинулся за линию совхоза. Роты наскоро окапываются. Минометчики встали на позиции. Позади нас в балке развертывается полковая батарея Александра Каплана, а левее выдвигается богдановский батальон. С наступающим противником завязалась перестрелка.
Комбат смотрит на часы и кричит Левкевичу:
— Докладывай... Рубеж занял, вступил в соприкосновение с противником...
Было ровно 10.00.
Но тут случилось то, чего мы в то время давно не видели на фронте. Гитлеровцы бросили на нас группу в двенадцать бомбардировщиков. «Юнкерсы» так неожиданно повисли над позициями, что никто даже не успел подать команду «Воздух!». Первые бомбы разорвались позади нас и, к несчастью, накрыли взвод полковой батареи, убив двух и ранив трех человек. Никто еще как следует не окопался, и мы с замиранием ожидали нового захода. Но... Что это? Строй вражеских самолетов как-то неестественно вздрогнул и моментально рассыпался. Все увидели, как девятка звездокрылых «яков» врезалась в строй фашистов и начала их трепать.
Бомбардировщики, сбросив груз куда попало, стали удирать. Но не всем это удалось. Один за другим три стервятника воткнулись в землю, подняв целые фонтаны огня и дыма. Два улетели, оставляя за собой длинные черные шлейфы, и за ними погнались истребители. В течение трех минут небо было полностью очищено, и наши «ястребки», не понеся потерь, пролетели над нами, приветливо покачивая серебристыми крыльями.
Восторгу солдат не было предела. Люди бросали в воздух каски, кричали «Ура!», «Браво!», «Спасибо!», а Левкевич, рискуя быть подстреленным, поднялся в рост и долго махал руками. В те дни мы так редко видели наших истребителей, что эта отважная девятка показалась нам целой воздушной армией. Знали бы только летчики, сколько они влили бодрости в сердца бойцов!
Встретив организованное сопротивление на новом рубеже, гитлеровцы остановились, ведя перестрелку по всей линии. Полковая батарея, оправившись от удара, открыла огонь. Включились в дело и наши минометчики. Все стало на свои места. Мы перенесли командный пункт в овраг, так как на открытом месте невозможно было установить телефонную связь: она часто рвалась. Комбат приказал копать блиндаж, чтобы устроиться как следует. Кто знал, сколько нам здесь придется быть?
Между тем войска продолжали прибывать. Окрестные балки наполнялись людьми. В разных местах загрохотали новые батареи, а воздух бдительно охранялся нашими истребителями.
И тут новый приказ: передать район подошедшей части и занять прежние позиции! Мы едва успели покормить бойцов, а раненых передали в медсанроту уже на ходу.
И снова изнурительный марш по степям. Что случилось? Почему такая спешка? Чтобы занять прежний боевой участок, надо было отшагать те же сорок три километра. И это была самая тяжелая часть пути.
Как и раньше, идем рассредоточенно, без дорог и троп, уже не обращая внимания на шныряющие вокруг одиночные самолеты противника. Пропотели солдатские гимнастерки, натружены ноги, гнетет усталость, но в голове одна мысль: «Там, на нашем месте, всего горстка бойцов».
Командир полка Омельченко вместе с военкомом Звягиным, посмотрев на наши роты в пути и убедившись, что силы бойцов на исходе, приказали всех ослабевших сажать на повозки и сменять поочередно... На последнем десятке километров, когда уже стало темнеть, а каждый отшагал почти более двух суточных переходов, люди были похожи на призраки. Брели, еле переставляя ноги.
В это время нас встретили командир дивизии генерал Жолудев и комиссар Щербина. Они стояли в стороне у машины и громко подбадривали бойцов:
— Вперед, ребята! Вперед! Торопитесь!
Солдаты напрягают последние силенки, подтягиваются, хотят пройти ровнее перед комдивом. Командиры тоже едва держатся на ногах. И генерал видит, что устали вконец. Однако он точно не заметил этого и, приняв доклад, подтвердил приказ:
— Срочно занимайте район!..
Что случилось — непонятно. Но генерал никогда не бросал слов на ветер...
В головной роте Орехова сразу свалилось человек десять, Они лежат на спине, уперев глаза в небо. Около них фельдшер, дает какие-то таблетки. Кто-то успокаивает:
— Ну, давай, прибодрись, остался пустяк! — это сержант говорил гвардейцу.
— Иду, иду, вот чуть отдохну только, совсем изнемог, отвечает боец.
— А ты, Кузин, что раскис?
— И сам не знаю, выдохся, зло берет...
Снова объявляем двадцатиминутный привал. Теперь все, в том числе и командиры, распластанными лежат на земле. Над нами темное небо, но там, на юго-востоке, по-прежнему кровавое полотнище висит над Волгой. Сталинград горит. Багровое зарево над степью сопровождало нас в этом сумасшедшем бро« ске вначале и светит нам, как зловещий факел, теперь.
Но вдруг словно ветер прошел по рядам. Измученные бойцы сразу как бы встрепенулись. Командиры громко подают команды, роты ускоряют шаг. В чем дело? Из головы колонны появляется посыльный. Докладывает:
— Противник у Иловли форсирует Дон!
— Кто сообщил? Откуда сведения?—спрашивает комбат Жихарев.
— Послал командир!—-оторопел солдат...
Там на наших позициях лишь взвод от Ткаченко!.. Новый приказ подтянуть роты. Связываемся со штабом. Минут через пять все проясняется: «Противник ведет сильный обстрел позиции Ткаченко. Ускорьте занятие рубежа». Это уже другое. Но надо преодолеть последний кусок пути! Солдаты идут быстрее, точно силы прибавилось. Идут потому, что надо упредить врага, занять позиции.
Миновали пшеничное поле. Вдоль дороги вытянулась линия тополей. Еще километра два-три, а там заросли кустарника и... Дон.
Мы стоим с комбатом и пропускаем бойцов. Они идут пошатываясь и спотыкаясь, но идут упорно вперед, потому что надо идти. Гриша Ищенко сумел подтянуть роту. Его район дальше всех. Проходят пулеметчики, за ними минометная рота, тылы. Не останавливая, комбат отдает приказания:

— Ищенко, вы?
— Я, товарищ гвардии капитан!
— Сразу восстанови систему огня!
— Сусенко! Люди в сборе?
— Подтягиваются!
— У пулеметов установить дежурство!..
Тени скользят по луговине. Но это последние усилия. Отблески ракет с занятого врагом берега в разных местах выхватывают из тьмы отдельные знакомые предметы. Мы теперь в полсотне шагов от КП и подходим к нему, как к родному очагу.
Но можем ли мы отдыхать, когда оборона еще не восстановлена?
Ткаченко зашел к нам минут через пятнадцать после того, как мы, полумертвые от усталости, ввалились в наш блиндажик и, всячески подбадривая друг друга, крепились, чтобы не заснуть. Рота Орехова прямо перед нами, и он первый доложил о занятии обороны. Потом Лучанинов... Перестрелка по всей линии рубежа усилилась, и это ясно говорило, что гвардейцы уже «дали знать фрицу» о своем благополучном возвращении.
— Затрещало везде!— говорит наш сосед, довольный, и рассказывает, что здесь произошло. Он тоже после нашего ухода не смыкал глаз, но выглядел бодро. Фашисты пытались прощупать его оборону, но мы пришли вовремя.
— Кто же сообщил, что форсируют Дон?— спросил комбат.
— Мои разведчики! Я же знал, что вы где-то рядом!— смеется Ткаченко.
— Молодец, наши так рванулись!.. Но в общем всем досталось,— сказал Гриппас...

Всех благ, Сергей