...Конечно, они волновались. Хотя чего уж тут переживать профессионалам. Вопрос "справятся
- не справятся?" - просто не стоял. Почти четыре года они приближали вместе со всем народом День Победы. И этот день наступил. Был подписан акт о безоговорочной капитуляции Германии, а выступления, приказы, распоряжения, интервью маршала Г. Жукова переводили на немецкий, английский и французский языки. Именно они - блестящие военные переводчики В. Веселов, В. Тархов, И. Гайдамака. Именно в их переводе слова о великой Победе дошли до большинства населения нашей планеты.
"Родные братья разведчиков"
Так было в мае 1945г. Многие переводчики вспоминали в тот день своих учителей, товарищей, свои первые шаги в овладении профессией. Трудность здесь заключалась в том, что до войны в штатах Красной Армии должность военного переводчика не предусматривалась, а созданный в феврале 1940 г. военный факультет при 2-м Московском государственном педагогическом институте иностранных языков (МГПИИЯ) предназначался для подготовки преподавателей иностранных языков военных академий. Профессия военного переводчика родилась в годы войны.
Учитывая их крайнюю необходимость, правительственным решением экстренно были созданы краткосрочные курсы при военном (факультете. Уже в июле 1941 г. на улицу Мархлевского в Москве потянулись все, кто хотя бы в какой-то мере владел немецким или каким-то другим "вражеским" языком - учителя, студенты, вчерашние выпускники школ. В один из дней пришли два друга - поэты Павел Коган и Давид Самойлов. Самойлова не взяли: не сдал экзамен по немецкому языку. Зато Павлу повезло. Он поступил, хотя и не был военнообязанным из-за слабого зрения.
Процесс подготовки шел трудно. Отсутствовали какие-либо учебные пособия, а использовавшаяся военная хрестоматия, если и не была "времен очаковских", но содержала весьма устаревшие сведения времен первой мировой войны. Более того, самим преподавателям нужно было овладевать методикой военного перевода, а также обладать хотя бы элементарными военными знаниями по организации и вооружению немецкой армии. Лишь постепенно .чти трудности удалось преодолеть.
"Мы, преподаватели иностранных языков, - вспоминает профессор Е.Гофман, - должны были не только обучать языку, но и сообщать нашим слушателям те знания, которые действительно были им необходимы для работы в разведке. Иногда мы были вынуждены даже переквалифицироваться. Например, я, преподаватель немецкого языка, читал лекции по организации немецких вооруженных сил. Конечно, со временем выпускники курсов получали именно те знания, которые требовались на фронте, но первым выпускникам пришлось нелегко".
Очень многому научил слушателей курсов преподаватель Б. Шванебах. Йемен по происхождению, очень точный и педантичный человек, он в совершенстве знал не только родной язык, но и организацию и вооружение вермахта. Именно он первым начал использовать оригинальные материалы 30-х и даже 40-х годов и познакомил будущих военных переводчиков с современной немецкой военной терминологией. Были среди преподавателей и политэмигранты антифашисты. Часто они почти не знали русского, зато могли сообщить своим слушателям очень ценную информацию не только о своем языке, но и об особенностях общения на нем. Вспоминая о первых уроках румынского языка и своем первом преподавателе, писатель Ирина Огородникова рассказывала:
"Фамилия ее - Никулъча. Она очень хотела нас научить, хотя почти не знала русского языка. Помню однажды она знакомила нас с румынской народной поговоркой. А как объяснить? Книг нет, учебников, словарей - тоже, все устно. И чтобы пояснить смысл, она нам говорит о какой-то женской особенности лошади. И мы догадались: речь шла о кобыле. Самое удивительное, это нас нисколько не развеселило, мы прекрасно все поняли. И когда позднее мы допрашивали румынских пленных, никаких трудностей понимания у нас ухе не было. Главные трудности были позади..."
Желание слушателей кур сов в короткие сроки стать полезшими фронту было настолько велико, что, несмотря на все трудности, удавалось в очень короткие сроки готовить кадры военных переводчиков.
"Нас учили корифеи, - вспоминала выпускница курсов М. Котляр, - что ни преподаватель, то личность, мастер своего дела. Они заменяли своей личностью все: словари, пособия, разговорники. Специально нас не воспитывали, но каждый старался скорее получить необходимые знания, чтобы уехать на фронт".
Уже в ноябре 1941 г. первые военные переводчики отправились на фронт. Вот что писал "с места событий" домой поэт и офицер-переводчик Павел Коган:
"...Пишу на Куйбышевском вокзале. Мы - на фронт! Ребята спят на полу, умаялись. А я смотрю на "мальчиков из гуманитарных вузов", на лейтенантов Отечественной войны и почему-то именно поэтому думаю о том, что у меня хватит сил на все. Ничего не пишу, а просто каждый день мой "сам" пишет книгу. Очень горькую и очень мужественную".
Один из первых выпускников курсов военных переводчиков писатель И. Левин рассказывал о своем первом "боевом" крещении:
"Не знаю, каким образом мне удалось попасть в один из первых выпусков, который состоялся 18 ноября 1941 г. Приехали мы в Москву в резерв Ставки ВГК. И так получилось, что 1 декабря над Москвой сбили немецкий самолет "Юнкерс-88", взяли в плен сразу двух летчиков и решили их допрашивать в Ставке. Нашему командованию было важно знать: видят ли немцы с воздуха, как на помощь Москве идут из Сибири, с Дальнего Востока, Средней Азии свежие дивизии, не догадываются ли они о нашем контрударе? Поскольку по документам я - специалист военного перевода, меня зовут, так как никого другого не было под рукой.
Имя, фамилию - это все я узнал, а вот спрашивают, какой они воздушной эскадры? Мучительно соображаю, как же по-немецки "эскадра"? Ведь до авиации мы еще на курсах не дошли. До сих пор не могу сам себе объяснить, почему в голову пришло слово "швадриль". Слово это засело крепко, и я, приставляя к нему разные артикли, пытался выведать у пилотов сведения об их "швадрили". А немцы молчат. Один допрашивающий даже возмутился: "Вот сволочи! Не хотят разговаривать!" И тогда один, довольно молодой генерал с Золотой Звездой говорит: "Слушай, я когда был в Испании, по-немецки эскадра называлась "гешвадер". Услышав "гешвадер", немцы сразу оживились: "Яволь", - кричат, - "Яволь!". А генерал сразу понял, с кем имеет дело и приказал меня прогнать и дать ему настоящего переводчика. Я думал, что после столь позорного провала на моей переводческой карьере должен быть поставлен крест. Но не учел главного: голод на людей, знающих язык, имеющих представление о немецкой армии, ее структуре, был настолько велик, что понадобились и мои мини-знания: меня послали переводчиком в 13-й кавалерийский корпус на Волховский фронт".
Все больше и больше выпускников отправлялись на фронт. Начались для них фронтовые будни, а положение бывало столь напряженным и потери столь велики, что прибывшие в свои соединения лейтенанты-переводчики немедленно назначались командирами подразделений и шли в бой. Военный перевод приходил позже, а сначала был бой. Немало выпускников курсов погибло тогда, возглавляя стрелковые подразделения, а те, кто выжил, столкнулись поначалу с колоссальными трудностями.
Опять свидетельствует И. Левин: "Когда мы пошли в прорыв, появились пленные. Естественно, от меня командир корпуса генерал Николай Иванович Гусев ждет, что я ему буду докладывать, но надо знать немца образца 1941 года. Нахальный, наглый, самоуверенный. Где происходит наша беседа? На берегах Волхова, в глубине России. Он считает, что завтра падет Ленинград, послезавтра - Москва и вообще уже все "в кармане". А с кем он имеет дело? С мальчишкой, не знающим толком языка, военной терминологии, ничего. Мне обидно до слез. И вот я иду к своему генералу и прошу перевести меня в строй. Генерал Гусев немного помолчал, а потом сказал слова, которые я помню до сих пор:
- Дело свое ты, сынок, знаешь плохо.
- Так точно!
- Так вот, сынок, иди и дело свое изучай в совершенстве. Сейчас мы все учимся, от рядового до маршала. Вот когда каждый из нас овладеет своим делом, тогда и придет победа. Иди и учи язык, изучай врага, а заменить тебя здесь, в тылу у немцев, некем.
И пошел я выполнять приказ своего командира"...
Но время шло. Менялось положение на фронтах, другими стали и пленные.
"Когда в начале 1943 г. я попала на фронт, - вспоминает М. Котляр, - немцы уже кричали, что их родственники - коммунисты, и что они сами - противники Гитлера... Помню одного. Он очень боялся Сибири, о которой ему много наговорили, и старался сказать мне все. А так как начальник разведотдела в то время почему-то считал, что вот-вот должна начаться химическая война, он задавал ему все время вопросы о ней. Немец тут же сходу начал отвечать, мешая реальные факты с различными домыслами. В общем, всякое наплел. Когда мы после допроса стали анализировать все это, то пришли к выводу: надо его допросить вторично. Только тогда удалось отделить реальные факты от домыслов, а также установить, зачем это понадобилось пленному. Оказалось, он очень старался нам понравиться, угодить".
Военному переводчику надо было постоянно быть начеку. Конечно, многие пленные кричали "Гитлер капут", но были и другие. И. Левин заметил: "А были всякие. Были и подосланные. Была агентура, которая пыталась нас ввести в заблуждение. И самое интересное: мы писали протоколы допросов, а немец не подписывался под ними. Подписывались мы - военные переводчики. Отвечал не тот, кто говорил, а тот, кто допрашивал, а потом делал вывод и докладывал начальству. Вот такое было правило".
В этих условиях переводчику необходимо было не только знать язык, но и быть хорошим психологом и аналитиком. Н. Берников, бывший в годы войны начальником отделения печатной пропаганды Главного политического управления, вспоминал:
"На 1-м Украинском фронте случилась такая история. Мальчишки обнаружили человека в гражданской одежде, который плохо говорил по-русски. Начали допрашивать, определили, что это все-таки немец. А дальше дело застопорилось. Пленный все время повторял, что заблудился. Чтобы усыпить его бдительность, я начал с того, что задал ему ряд вопросов о том, чем он занимался до армии. Выяснил, что был строительным рабочим, строил автобаны, что приходилось и взрывными работами заниматься. Потом был в военной школе и тоже там занимался взрывными работами. После этого мне оставалось лишь подвести итоги. И я сказал пленному примерно следующее: "У вас вся жизнь связана с взрывными работами. Думаю, что и сейчас вы хотели что-то взорвать". Пленный признался, что их группа из трех человек собиралась взорвать мост. Прочесали лес, обнаружили еще двух немцев. Диверсия была предотвращена".
В так называемом Курляндском котле, на территории Латвии, в конце 1944 г. была блокирована сильная группировка немцев под командованием генерал-полковника Шернера. Используя резкопересеченную местность, противник создал сильную оборону. Но вот наша авиационная разведка доложила, что наблюдается движение немецких войск к одному из участков фронта. Невероятно, но факт: эти данные свидетельствовали о намерении немцев наступать. Решили проверить. В тыл к немцам отправился военный переводчик Н. Ветлов. Вот как описал он эту свою "одиссею".
"Меня переодели в немецкую форму, дали трофейный "шмайсер". Саперы проделали проходы в минных полях, и довольно благополучно мне удалось перейти линию фронта и выйти в указанный район. Также легко я прошел к дороге, за которой надо было наблюдать. Сижу и отмечаю немецкие танки, орудия, бронемашины, двигающиеся в предполагаемый район сосредоточения. При этом двигались они, практически не соблюдая правил маскировки. Вечером, когда я собрался отдохнуть, вновь услышал гул машин. По дороге, теперь уже в обратном направлении, опять шли танки, орудия, бронемашины. Причем количество единиц боевой техники было абсолютно таким же, что и утром. Наблюдение дало мне возможность раскрыть очень простую хитрость немцев: днем, на виду нашей авиации немецкие колонны двигались к району сосредоточения, а в сумерках отходили на исходные позиции. Сделав такое открытие, я решил пробраться в предполагаемый район сосредоточения немцев. Как ни странно, но здесь меня тоже ожидал сюрприз - увидел прикрытые лапником "танки" из крашеной фанеры, бревна, обозначавшие стволы орудий. Одним словом, это был ложный район сосредоточения, но охранялся, немцы меня обнаружили и, видимо, решили узнать, что это за унтер болтается вне расположения своего подразделения. И тут я услышал лай собак. Чтобы сбить их со следа, бросился в камыши, а затем пошел вдоль берега озера прямо по воде. В горячке я даже не ощущал, что вода-то ледяная. Наконец, промокший, окоченевший, выбираюсь на берег уже на нейтральной полосе. Обессиленный, ползком подбираюсь к кустам и... в этот момент получаю сильнейший удар по голове: меня "берут в плен" наши же разведчики. Оглушенный, не очень соображаю, что со мной происходит. А русский язык, на котором я пытаюсь объясниться с солдатами, приводит их в ярость: они принимают меня за власовца - ведь я в немецкой форме!
- Я - свой, свой, - убеждаю я разведчиков. - Молчи, сволочь, - слышу в ответ.
В конце концов, когда я уже совсем окоченел, солдаты решили доставить меня в штаб, где доложил результаты разведки лично командующему армией. Награжден был орденом и немедленно отправлен в госпиталь. Там меня оттерли, напоили горячим чаем, а наутро я проснулся в полном здравии: даже насморка не было".
Но разведывательные поиски далеко не всегда заканчивались столь благополучно. Летом 1942 г. родные получили от Павла Когана письмо:
"Что писать о себе: жив, здоров, бодр, воюю... Только здесь, на фронте, я понял, какая ослепительная, какая обаятельная вещь-жизнь. Рядом со смертью это очень хорошо понимается. И ради жизни, ради Оленькиного смеха, ради твоей седой чудесной головы я умру, если надо будет, потому что человек с нормальной головой и сердцем не может примириться с фашизмом... Люди и фашисты не могут ужиться на одной планете".
Павел погиб в суровые дни 1942 года под Новороссийском, возглавляя поиск разведчиков. На переднем крае он встретил последний день своей жизни. Ветер суровой романтики в последний раз прошумел тогда над ним.
...Это случилось в самом конце войны, 30 апреля 1945 г. Нашим войскам была поставлена задача - атаковать старинный университетский город Грейфсвальд, чтобы затем выйти на побережье Балтийского моря. И вдруг за несколько часов до начала наступления в расположении наших войск появились немецкие парламентеры, имевшие мандат от военного коменданта полковника Петерхагена на сдачу города. Их принял командующий армией генерал И.Федюнинский, установивший условия капитуляции, с которыми они согласились, но попросили, чтобы официальный представитель советского1 командования лично передал эти условия военному коменданту.
О том, как развивались события дальше, рассказывает И.Левин:
"В ту же ночь Федюнинский посылает меня в Грейфсвальд парламентером и дает мне двух автоматчиков для сопровождения. Я еду. Обстреляли при въезде, но мы прорвались. Ночь. Три часа утра. На плацу выстроился многотысячный строй немцев: автоматчики под глубокими касками, тяжелые пулеметы, и здесь же стоит полковник и несколько офицеров. Вот такая компания. Говорю об условиях капитуляции, которые передал командующий. Рассказал им о политической стороне дела, о том, что пришли не бандиты, не варвары, что мы не собираемся их заковывать в кандалы, что мы пришли как враги фашизма и друзья трудового немецкого народа. Немцы слушали тихо. Тем более тут командир рядом стоит. И только когда я сказал: "Смерть фашизму!", раздались крики, но полковник скомандовал, и вновь наступила тишина. Затем он приказал уйти в казармы побатальонно я сложить оружие. Так без единого выстрела, без единой капли крови этот город был взят.
За это я получил орден, а ребята, которые меня сопровождали, - медали "За отвагу".
Однако так было не всегда. Гуманная миссия парламентера нередко обрывалась расправой: убийством, коварным выстрелом из-за угла. В феврале 1945 г. военный переводчик 3-го Украинского фронта капитан Остапенко был послан в качестве парламентера к командованию окруженной группировки немецко-фашисгских войск под Будапештом с ультиматумом о капитуляции. Фашисты расстреляли Остапенко, обрекая тем самым на смерть тысячи людей.
Родные братья разведчиков - так назвал военных переводчиков писатель и сам бывший разведчик Владимир Карпов. "Разведку всегда называли, - писал он, - глазами и ушами армии. Соглашаясь с этим образным определением, надо непременно добавить, что качество информации, которую получали от пленных, зависело в значительной степени от искусства переводчиков". И действительно, от искусства переводчиков и, в частности, от результатов допроса пленных, анализа трофейной документации, перехватов сообщений по радио и телефонных переговоров зависели, в конечном итоге, успешные подготовка и проведение боевых операций.
Закончилась война. По-разному сложились дальнейшие судьбы фронтовых переводчиков. В писательском труде раскрыли свое дарование Б. Ржевская, Л.Безыменский, ИЛевин. Переводчиками самого высокого класса стали И.Огородником и Л.Парпаров. Мировое признание получило музыкальное творчество фронтового переводчика, выдающегося композитора современности-А.Эшпая. С журналистикой связал свою судьбу Н.Берников. В военной педагогике нашли свое призвание Н.Ветлов, М.Котляр и Елофман. Известным фотохудожником стал А.Гершман. Обо всех и не расскажешь. Ведь было их более пяти тысяч. Многие погибли на войне...
"Бывают моменты истории, - пишет Е. Ржевская, - когда вся лучшая часть молодого поколения захвачена потоком времени, вся самая активная, самая надежная его часть. И поток этот устремлен не к какой-либо выгоде, не к материальному благу, а к сражению, к смертельному сражению, в котором совсем поредеет этот поток. Выпасть из него - значит изменить делу поколения".
Фронтовые переводчики были захвачены именно этим потоком...
Лев Гаврилов
"Родословная военных переводчиков"
Свой профессиональный праздник
они решили отмечать 21 мая
Двадцать первого мая, все те, кто считал или считает, а может будет считать себя военным переводчиками, должны вспомнить, полагаю, об одном совершенно незаслуженно забытом событии. В этот день в 1929г. заместитель народного комиссара по военным и морским делам и председателя РВС СССР Иосиф Уиншлихт подписал приказ за № 125 "Об установлении звания для начсостава РККА "Военный переводчик"".
Приказ РВС СССР № 125 по сути возродил и узаконил профессию, существовавшую в русской армии на протяжении многих столетий.
Начиная с эпохи Древней Руси, находившейся на перекрестке межцивилизационных торговых путей, со времен походов славянских дружин против Византии, печенегов и половцев, наше Отечество обладало в достаточном количестве людьми владеющими языками и диалектами сопредельных народов.
В период становления Московского государства усложнение задач в области внешней политики потребовало опытных специалистов, не только знакомых с языком, но и знающих нравы, традиции, обычаи той или иной страны. История сохранила для потомков имя дьяка Дмитрия Герасимова, который, владея греческим, латинским, немецким языками, участвовал в работе известною греческого монаха Максима Грека по переводу священных книг на русский, блестяще проявил себя на дипломатическом поприще.
Одно из первых учреждений, которое ведало международными отношениями и включало в свой штат переводчиков, появилось а России в XVI веке в 1549 г., на "посольское дело" был назначен дьяк Иван Висковатый, основывается Посольский приказ как особое учреждение. По справке 1689 г в его штате числилось 22 переводчика и 17 толмачей*, которые работали с греческим, латинским, шведским, голландским, английским, итальянским, армянским, татарским, турецким, калмыцким, ногайским, хивинским, персидским и монгольским языками.
На протяжении двух последующих столетий в России подготовка и использование переводчиков как на дипломатическом, так и военном поприще, была единой и практически ничем не различалась. К тому же в XVIII-XIX вв. европейские языки многие российские дворяне знали лучше родного русского. Их преподавали и в военно-учебных заведениях. Но после выхода России к восточному Причерноморью, усиления ее влияния на Ближнем, Среднем и Дальнем Востоке, остро обозначилась потребность государства в офицерах, знающих языки и жизнь стран о народов этих регионов, которые могли бы принимать активное участие в управлении вновь приобретенными Россией областями, выполнять разные поручения, в том числе и военно-дипломатического характера.
НЕ случайно первым российским учебным заведением, готовившим военных специалистов для работы с иностранными языками, стали офицерские курсы при учебном отделении восточных языков Азиатского департамента Министерства Иностранных дел. Они начали свою деятельность с 19 ноября 1885г. Число желающих поступить сюда было столь велико, что на одно место претендовали десять человек, а обучаться первоначально разрешалось только гвардейцам.
В течении трех лет офицеры изучали на курсах арабский, турецкий, персидский, татарский и французский языки, мусульманское и международное право. Значительно позже, в 1907 г. , в программу вошел английский язык. 30 января 1890 г Александр III для выпускников курсов восточных языков утвердил особый академический знак - серебряный венок, в нижней части которого находилось восходящее солнца. Его носили на правой стороне груди. Позже, а 1913 г , нагрудный знак офицера переводчика был дополнен изображением легкого греческого щита с золотыми буквами "Б.В." (для изучавших языки Ближнего Востока) и "Д.В." Дальнего Востока).
Офицеры переводчики, как правило, служили в сопредельных государствах Азии в качестве военных агентов, на Кавказе и в азиатских военных округах, занимая должности начальников уездов, приставов, в пограничной страже. Им вменялось в обязанность прослужить здесь четыре с половиной года, то есть по полтора года за каждый год учебы. Недостатком такого подхода, по отзывам современников, являлось то, что офицеры востоковеды со специальным высшим лингвистическо-дипломатическим образованием нередко должны были выполнять обязанности, к которым они были не подготовлены, в результате чего забывались приобретенные ими с большим трудом знания.
С помощью выпускников офицерских курсов восточных языков штабс-капитана И.Д. Ягелло и поручика А И Выгорницкого в 1900г. в Ташкенте были открыты двухлетние офицерские курсы, специализирующиеся на языках народов Индии - хиндустани (современный хинди) и урду.
24 мая 1899 г. во Владивостоке был создан Восточный институт. В нем мощи обучаться и офицеры. Программа института предусматривала подготовку специалистов- востоковедов со знанием английскою и французского языков, а также в зависимости от выбранною учебного отделения, китайского, японского, корейского, монгольского и маньчжурского языков. Позже был добавлен тибетский. Приамурский военный округ ежегодно откомандировывал в институт для прохождения курса четырех офицеров. В 1901г. это число увеличилось до 10 чел., а в 1905 м - до 20. Но интересен тот факт, что во время нахождения в институте офицеры числились в штате своих частей, считалось, что они находятся в командировке.
К началу русско-японской войны (в 1903г.) институт выпустил двух офицеров, прошедших полный курс японского языка. Всего за весь период обучения (1899-1911 г.) было подготовлено 124 переводчика, многие из которых использовались также в качестве драгоманов, консулов и военных агентов. Главное управление Генерального штаба привлекало их к работе по сбору и обработке сведений о сопредельных странах.
Ограниченные возможности этих учебных заведений не позволяли всем желающим офицерам получить языковое образование. Поэтому при штабах военных округов открывались курсы иностранных языков. Подобное новшество имело место, например, в Виленском военном округе. Получив информацию о введении с 1895 г. в прусских военно-учебных заведениях обязательного преподавания русского языка, уже в 1896 г. командование Виленского военного округа сочло необходимым открыть для офицеров курсы немецкого языка Сколько логики в поступках, и насколько оперативна реакция, командования.
К сожалению, данный опыт закончился не совсем удачно. Желающих заниматься офицеров записалось 68 человек. Для поощрения хорошего начинания на курсы пришел слушателем даже командир 2-го армейского корпуса, владевший немецким языком как своим родным. Однако на первое занятие явились 39 офицеров - остальные записались на учебу из за желания понравиться начальству, окончили же курсы только 16 человек.
В 1911 г. произошли изменения в подготовке военных переводчиков. Все вышеназванные учебные заведения были заменены особыми окружными подготовительными школами переводчиков при штабах Приамурского, Туркестанского и Кавказского военных округов. Предусматривался краткий (8 месяцев) теоретический курс и затем продолжительная - 2 года - командировка для практического изучения языка.
В Тифлисскую и Ташкентскую школы ежегодно принималось по пять офицеров, а в школу при штабе Приамурского военного округа - двенадцать человек (по шесть от Приамурского и Иркутского военных округов). При поступлении на экзамене по иностранному языку от офицеров требовалось умение без словаря переводить газетную статью и вести беседу на избранном языке.
В ходе обучения в Тифлисе преподавались турецкий и персидский языки, причем требовалось хорошее знание и того и другого; в Ташкенте, где преподавались персидский, сартский (узбекский), афганский, китайский и урду, слушатели также могли выбирать два языка; в Иркутске изучались китайский, японский, монгольский и корейский. Причем те, кто выбирал для себя китайский или японский язык, изучали только один. Кроме восточных языков в Ташкенте и Иркутске преподавался английский, а в Тифлисе - французский.
В двухгодичные командировки офицеры направлялись в Китай, Японию, Корею, Монголию, Персию и Турцию. Согласно требованиям приказа по Военному Ведомству № 410 от 9 сентября 1911 г., тем, у кого окончилась командировка и кто получил на экзамене отметки "хорошо" или "отлично", присваивалось звание офицера-переводчика. Для сохранения его они каждые три года должны были сдавать экзамены с целью подтверждения степени знания языка.
Первая мировая война и последующие события, в ходе которых была разрушена не только экономика страны, но и весь многовековой уклад жизни России, не оставили от достаточно четко структурированной системы подготовки военных востоковедов и переводчиков практически ничего.
Однако необходимость в специалистах подобного профиля заставила Реввоенсовет республики в лице его председателя Л.Троцкого подписать приказ №137 от 20 января 1920 г., согласно которому при Академии Генерального штаба РККА с 1 февраля 1920 г. учреждалось Восточное отделение.
В положении о Восточном отделении отмечалась необходимость подготовки специалистов востоковедов для службы на восточных окраинах и в сопредельных странах Среднего, Ближнего и Дальнего Востока, в том числе и по военно-дипломатическому профилю. Изучались турецкий, персидский, хиндустани, английский, арабский, китайский, японский, корейский и монгольский языки. Кроме того, слушателям преподавались краткий курс мусульманского права, страноведение, военная география, история и практика дипломатических отношений, торговое право. Изучение этих дисциплин не освобождало от штудирования военных наук общего академического курса. Срок обучения устанавливался в два года.
Вот такие событии предшествовали выходу в свет приказа Реввоенсовета СССР №125 от 21 мая 1929 г., с которого, собственно, и начинается история военных переводчиков советского периода.
Впоследствии Восточное отделение Академии Генерального штаба станет Восточным отделом этой же Академии, затем Восточным, Специальным, а потом уже 4-м факультетом Военной академии им М.В.Фрунзе, куда в свое время одному из авторов этой статьи довелось быть прикомандированным в годы обучения в ВИИЯ.
Соответственно с изменением названия менялось и предназначение выпускников.
В положении о задачах факультета 1915г. говорилось: "В результате теоретического и практического обучения факультет должен давать РККА командира разведывательной службы, подготовленного как для работы в штабах, так и для специального использования... свободно владеющего одним восточным и одним западным языком (для восточного отделения) и одним западным языком (для западного отделения)". Срок обучения уже составлял 4 года.
Одним из тех, кто создавал Восточное отделение и руководил им, был знаменитый русский военный теоретик и ученый Андрей Евгеньевич Снесарев. Именно ему удалось решить сложнейшие организационные задачи по привлечению к преподавательской работе крупнейших ученых-востоковедов Петрограда, Москвы, Ташкента, Дальнею Востока. В их числе Гордлевский, Рифни, Миллер, Гафаров, Джафаров, Колоколов, Лянь-Кунь, Попов, Ким, Кондратьева, Абдул-Азис, Баранов. Географию и военную историю читали Снесорев, Корсун, Погорелое, Рейснер, Какурин. Простое перечисление этих очень напоминает историю советского востоковедения. В 1935 г начальником штаба лагерных сборов факультета являлся Н.И. Биязи, впоследствии - первый начальник ВИИЯ.
Помимо Восточного факультета Военной академии им М.В. Фрунзе, в этот период существовали Туркестанские курсы востоковедения и курсы иностранных языков в ЗакВО.
В 1941 г. принципы и подходы подготовки офицеров лингвистов и страноведов в полной мере были реализованы при создании праобразов Военного института иностранных языков: Военного факультета при 2-м МГПИ иностранных языков и ВОЕННОГО факультета восточных языков при Московском институте востоковедения. 12 апреля 1945 г. приказом НКО СССР Военный факультет западных языков при 2-м МГПИИЯ был преобразован в Военный институт иностранных языков Красной Армии. Согласно тому же приказу в состав института вошли факультет восточных языков при Московском институте востоковедения и военные курсы иностранных языков г. Орска. Формировал институт и стал его первым начальником генерал майор Н.Н. Биязи.
Ныне институт входит в штатную структуру Военного университета на правах факультетов.
День 21 мая заслуживает внимания как военных переводчиков, так и остальных лингвистов. Этот день должен стать одним из профессиональных праздников военнослужащих, подобно тому как мы отмечаем День танкистов, артиллеристов или представителей других родов войск.
*Толмачи - люди осуществлявшие устный перевод, переводчики осуществляли письменный перевод. Помимо этого встречается понятие "драгоманы" - переводчики восточных языков при послах, консулах.
Полковник Зарина Вашурина З-79, полковник Андрей Шишканов
" Арабист по приказу"
Как учились переводчики в 60-е годы
ВЫЗОВ пришел письмом: "...явиться 14 августа 1964 г..."
Пройдя с чемоданчиком личных вещей через КПП на территорию Военного института иностранных языков, я обнаружил старинные двухэтажные здания темно-красного кирпича с окнами-бойницами, закрытыми решетками. В каждом - длинный темный стометровый коридор с паркетными полами, комнатами по обеим сторонам и с окном в каждом его торце. Тусклый свет ламп отражался во всегда до блеска натертом паркете. Эти казармы были построены еще при Петре Первом.
Экзамены я сдал успешно - 19 из 20 баллов.
Мандатная институтская комиссия наконец состоялась. Каждый абитуриент должен был пройти строевым шагом мимо членов комиссии - сначала майоров, потом, по нарастающей, подполковников, полковников и генералов. В центре зала стоял подтянутый седой высокий генерал-полковник Андреев, которому я и отдал рапорт, что абитуриент Головко на мандатную комиссию прибыл. Ему тут же подали мое личное дело с оценками и, думаю, со всеми выводами из них и моего поведения за ту неделю, что я находился в стенах института, где за нами следило множество глаз явных и тайных соглядатаев.
Генерал сверху вниз взглянул на стоящего перед ним невысокого квадратненького парнишку и с удивлением спросил:
- Что это ты такой маленький?
- Вырасту, - быстро ответил я.
- А сколько тебе лет? - загремело сверху.
- Восемнадцать.
- Нам нужны гренадеры, - выкрикнула даже скорее душа строевого генерала, а не сам он, и его свободная рука показала личные размеры предполагаемого слушателя ВИИЯ. Потом вновь взглянул в мое "дело" и на меня.
- Какой язык хочешь учить?
- Итальянский, - уверенно ответил я.
- Хорошо. Будешь учить арабский, - подвел итог беседе генерал.
- Есть, - ответил я и, повернувшись через левое плечо, бодро зашагал к двери. А когда они за мной закрылись, то довольный собой и полученным языком, так как арабский в среде абитуриентов котировался высоко, я рванул куда глаза глядят. Навстречу двигался еще поменьше меня полковник, которого я уже неоднократно видел и который из-за своего роста не мог не обратить на себя внимание. Ребята откуда-то узнали, что это китаист полковник Исаев. Институтская легенда гласила, что он был личным переводчиком при Мао Цзэдуне. Громадная на маленькой головке папаха повернулась ко мне, и он пронзительным тоненьким голосом прокричал:
- Какой язык вам дали?
- Арабский, - замер я на месте и вытянулся, как по команде смирно.
Продолжая идти, он бросил:
- Сейчас пойду на комиссию и скажу, чтобы вам дали... китайский.
Вообще-то я его понял: мне с детства говорили, что я похож на китайца.
- Не надо, товарищ полковник! - прокричал я ему вослед и помчался дальше по коридору.
Чтобы мы не мучились бездельем, ожидая приказа министра обороны о зачислении, нас разбили на отделения и заставили работать. По утрам, до завтрака, дежурное отделение посылали собирать мусор на плац, который был совершенно чист. Чтобы обозначить деятельность, сержант заставлял нас подбирать руками спички. Я ходил по плацу и изображал активность, зная, что пройдет двадцать минут и, соберем мы что-нибудь или не соберем, все равно отпустят завтракать, и жизнь пойдет своим чередом. А после завтрака шли сдирать в классах старые обои, шпаклевать стены, выносить мусор и т.д. Работы было непочатый край.
Начальником нашего курса назначили высокого худого и сутулого майора Копытова, человека, как потом оказалось, умного и справедливого. Но изюминкой майора были его постоянные изречения типа: "Ну вы, трое, оба ко мне!"
И было не очень понятно: косноязычен он по природе или так шутит.
Потом нам выдали новенькую форму. По поводу наших сапог майор сразу все разъяснил:
- Сапоги надо чистить вечером, чтобы утром надевать их на свежую голову.
Мне кажется, что все эти высказывания типа: "От меня до следующего столба двадцать метров", "Копать окоп от меня и до обеда" и т.д. давно стали армейскими анекдотами, и некоторые офицеры лишь для смеха пускали их в обиход для неискушенных салаг под видом собственных высказываний. Но не таков был майор Копытов. Его изречения лучились самобытностью.
Выхода майора перед строем мы всегда ждали с нетерпением и внутренней дрожью. Появлялся он внезапно, говорил медленно, покряхтывая после каждой фразы. Слог его был с изъяном, за который мы все с таким удовольствием цеплялись и, стараясь подражать ему, повторяли чуть ли не месяцами его изречения и с нетерпением ждали новых и новых перлов.
Как-то я спросил у отца, кадрового офицера, рассказав ему очередные реплики майора:
- Как такого косноязычного человека могли назначить начальником курса?
- На таких людях армия держится, - весело рассмеявшись, ответил отец.
Дежурное подразделение, что оставалось на выходные в казарме, - это целая эпоха жизни наших юных душ. Делать в казарме в выходной, когда твои друзья гуляют по городу, ничего не хотелось, поэтому слушатели собирались группами, посылали гонцов через забор в магазин за выпивкой, и все заканчивалось общей сходкой с танцем "летка-енка" по стометровке коридора.
Кроме арабского, львиную долю времени занимала у нас тактика Советской армии. Нашим преподавателем тактики был великолепный человек, бывший разведчик полковник Ионченко Николай Васильевич.
- Уставы, - нежно ворковал он, - это песня, которая написана... кровью.
Первый мой караул был у сарая с обмундированием. Ходил на посту туда-сюда у двери, поглядывая на замок, на забор, на стоящий за забором высокий жилой дом, окна в котором горели. А был ноябрь, холодно, и тепло окон грело меня. Я с завистью думал: за этими окнами люди живут в тепле и с родными, а ты стоишь дурак дураком, охраняешь общественное добро и никуда не можешь уйти с этого места. Часов в одиннадцать я услышал возню за забором, сердце тревожно застучало. Громкий шепот, и кто-то полез через забор. Я громко, с надрывом, прокричал:
- Стой, кто идет! Стрелять буду! (Строго по инструкции, как учили.)
- Неужто выстрелишь? - ядовито проскрипел голос из-за забора.
- Выстрелю! - решительно выдавил я.
- А ты выстрели! - продолжил нарушитель, перенося ногу через забор.
- И выстрелю, только сунься! - я затряс автоматом, показывая свою необычайную решительность, и сделал шаг вперед.
- Ну ладно, ладно! Хорошо служишь. Это мы шутим, - засмеялись с забора и из-за него. - Мы так всех салаг испытываем, - и я с облегчением узнал одного из сержантов взвода охраны, которые служили в нашем институте и в основном стояли на КПП. - Ты только никому не говори. Это мы пошутили, хорошо?
Учились с нами и кубинцы. Как мне нравились эти черные и белые очень веселые ребята. Они учили русский язык. Интересно, что нам не рекомендовалось общаться с ними. (Не рекомендовалось нам вообще многое.) Кубинцы учились не очень хорошо, много гуляли с нашими девушками, играли в комнатах казармы, где проживали, на барабанах, танцевали и пели. У них был свободный выход за пределы института, чем они и пользовались.
На первом же курсе начались и занятия по истории КПСС. Предстояло освоить толстенную книгу, выучить все партийные съезды, повестку дня каждого из них, кто и по какому вопросу выступал и что говорил, законспектировать основные работы Ленина и знать, о чем он писал в каждой из них.
Начальную лекцию прочитал нам главный в институте специалист по марксизму-ленинизму полковник Абаджан, кандидат наук. Он вышел на трибуну, открыл тетрадь с тезисами лекции и начал говорить медленно, весомо, с легким армянским акцентом. Он начал с того, что большую роль для развития нашей страны, дальнейшего развития марксизма-ленинизма, укрепления обороноспособности нашей страны играют Ракетные войска стратегического назначения, основателем которых был лично Никита Сергеевич Хрущев, первый секретарь Коммунистической партии Советского Союза. После снятия Хрущева тот же Абаджан опять вышел на трибуну и начал обличать Никиту Сергеевича во всех смертных грехах. Моя юная и еще чистая душа была покороблена...
Был и такой эпизод. Как-то мы все ждали, что нас сразу же отпустят по домам в увольнение. Однако нас повели в баню - строем, как было заведено, - а после бани объявили, что в субботу отпускать будут лишь до отбоя, который назначен в порядке исключения на 24.00 (то есть надо прийти к 23.30), а с утра мы опять получим пропуска и снова поедем по домам, но до 21.00, а отбой будет как обычно.
Ребята разъярились. По группам бегали возмущенные агитаторы, разнося где-то родившееся решение: пропуска не брать и в увольнение не идти. Я был расстроен, как и другие, но, не зная, что делать, спокойно ждал решения ребят, понимая, что против коллектива не пойду.
Когда курс был построен и Копытов в необычной для него несколько ускоренной манере, видимо, уже зная о договоренности, попытался раздать пропуска, никто пропуск не взял, мотивируя свое решение нежеланием покидать горячо любимую казарму ради непонятно кому нужных встреч с родными и близкими. Тогда обескураженный майор удалился, и на подкрепление ему пришли начальник факультета и замполит, которые начали уговаривать нас, уверяя, что это решение временное, что в случае острой необходимости они всегда пойдут навстречу и отпустят слушателя, что это приказ начальника института, а не их выдумка, и, если бы это зависело от них, мы бы вообще из дома не вылезали, а своим подобным поведением мы их, невинных, подведем и у них будут неприятности. Некоторое время мы держались, но в конце концов сжалились, взяли пропуска и быстро разошлись.
Теперь об экзаменах.
Надо сказать, что наша солидарность при сдаче экзаменов не знала границ. Сдавали мы так. Вначале первые двое прихватывают лишние билетики. Запустили еще четверых, и двое ждущих вноса ответов крепко поволновались. Но первому номеру удалось прихватить несколько билетов, и вопрос был решен. Входящий уже имея и билет, и ответ на него в кармане, докладывал: "Слушатель такой-то на сдачу экзамена по языкознанию прибыл". Брал билет: "Билет # 7". На самом деле он взял 24-й билет, но его положил в карман, а в другом кармане уже греется и краснеет от нетерпения билет # 7. А первые входящие, кроме своего ответа, как я уже говорил, пронесли и передали по рядам ответы двум страждущим.
Забавно мы сдавали экзамены на первом курсе по истории КПСС. Ребята пробили стену между двумя классами сантиметрах в тридцати от пола и в образовавшуюся дыру передавали листы ответов со штампами учебного отдела. Чтобы получить такие листы, в учебный отдел были посланы самые красивые парни, которые начали крутить любовь с машинистками, работающими в отделе. Если у одного не получалось, посылали другого. Успех всегда был за нами.
Наша учеба перемежалась короткими и длительными загранкомандировками. К коротким относились полеты переводчиками на военно-транспортных самолетах при поставках оружия в страны Азии, Африки и Латинской Америки, а также на стратегических бомбардировщиках, которые более суток болтались в воздухе, перезаправляясь "на ходу". Иногда строился курс, вызывались слушатели, тут же перед строем им давались загранпаспорта, и люди исчезали. Затем появлялись вновь, ничего никому не рассказывая. Иногда пропадали целые группы. Такая бурная жизнь порождала гордость за свой институт, за свою такую нужную Родине специальность, хотелось учиться. Гордость своей необходимостью для государства, а значит, и народа, как бы громко это ни звучало, являлась основной мотивацией нашей жизни.
Арабисты твердо знали: их судьба во время учебы и после окончания института - командировка за границу в одну из стран Арабского Востока, где им придется пробыть для начала от трех до пяти лет. Случалось, что слушателей задерживали в командировке на практике и два, и три года, а если этот слушатель поступил в институт после армии или из армии, когда ему уже исполнилось 20-25 лет, получалось, что, отучившись в институте, включая время, которое он пробыл на практике, он выпускался и получал звание лейтенанта, когда выпускник общевойскового училища, его ровесник, уже ходил капитаном или даже майором. Это вызвало на старшем курсе волнения и даже забастовку. К проблеме таким образом привлекли внимание руководства сначала института, потом Генштаба, и постепенно проблему решили, давая при отъезде на практику первое офицерское звание - младшего лейтенанта.
Вскоре после возвращения с практики нам объявили, что в связи с трудной международной обстановкой и острой потребностью в переводчиках нас выпустят досрочно, почти на год раньше, в начале ноября 1969 года, но для этого в отпуск мы не поедем, а будем усиленно заниматься все лето напропалую. За четыре месяца с нами попытались пройти целый учебный год. Родине срочно нужны были переводчики арабского языка: Советский Союз собирался твердой рукой проводить свою внешнюю политику на Ближнем Востоке и в Северной Африке...
