Почти все войны второго цикла идеологически аранжированы и, так сказать, несут на себе отсвет Армагеддона: битвы Наполеона I с Европой Старого порядка, походы Наполеона III за "право наций", Крымская война "либеральных" наций против России - "европейского жандарма", борьба России с Турцией за освобождение южных славян, национально-воссоединительные войны Пруссии и Сардинии, утверждавшие "железом и кровью" германскую и итальянскую государственность. Вообще, к концу каждого цикла его политические тенденции раскрываются с предельной тупиковой отчетливостью. Если в 1770-х Фридрих II объявляет о несомненном для него конце европейских войн, - ибо стратегическое равновесие якобы отнимает всякую надежду оправдать победой затраты на войну, - и все предреволюционное 25-летие с 1764 по 1789 гг., казалось, подтверждало этот прогноз, то в первой половине XX в. установка на "абсолютную победу" толкает к головокружительной эскалации политических и идеологических мотивировок войны, вплоть до планов Третьего Рейха или образов мировой классовой битвы в трудах советских военачальников 1920-х (М.Тухачевского, И.Вациетиса и др.). Ставкой в войнах второго цикла легко оказывается само существование борющихся режимов. Скомпрометированные в глазах народов неумелым ведением войны, режимы нередко бывают сметаемы революциями, а то и устраняемы победителями в залог их гегемонии. Таковы следствия торжества сил мобилизации над силами уничтожения.
Как уже говорилось, третий цикл наступил лишь в конце 40-х гг. XX в. Период взаимного ядерного сдерживания сверхдержав следует расценивать как переходный "этап осознания" новой эпохи: аналогичную роль играло 50-летие между Тридцатилетней войной и войной за испанское наследство в первом цикле, а во втором - 55-летие между наполеоновскими войнами и франко-прусской. Вслед за внедрением в западное военно-политическое мышление тезиса о возможности ограниченной войны великих держав поднимается в цене техника эффективного ведения "малых войн", раскручивания "конфликтов средней и низкой интенсивности", не грозящих выживанию вовлеченных в них крупных государств. С другой стороны, уже успешная для США корейская, а затем и проигранная вьетнамская война стали войнами с молчаливо признаваемой неприкосновенностью основных приоритетов Большого Противника, как бы последний ни определялся. В наши дни образцом такой войны явилась операция в Персидском заливе, "пропитанная" политическим коммуникативным взаимодействием воевавших и закончившаяся выполнением силами Запада наперед обозначенной задачи восстановления предвоенного status quo - вытеснением Ирака из Кувейта, без принуждения режима Хусейна к капитуляции или попыток победителей сменить правительство в Ираке.
Было бы вульгаризацией говорить о буквальном повторении истории, но несомненно проявление в военной политике, стратегии и военном строительстве третьего цикла черт, сближающих его с первым. Склонность некоторых авторов, пишущих о тенденциях новой эпохи, оглядываться на XVIII в. не случайна. Сейчас, по словам отечественного эксперта, у оружия "сводится до минимума или вообще утрачивается возможность выполнения традиционной (для второго цикла - В.Ц.) главной функции - достижения крупных политических целей прямыми военными методами... И вместе с тем увеличивается количество и растет значение "непрямых", "косвенных" функций, которые располагаются в более широком, чем прежде, спектре" [10, с. 226]. В этой связи тот же эксперт указывает на возрастающую функциональность военного присутствия - полусимволического контроля над пространством - по сравнению с боевым использованием силы. Стратегия все более эмансипируется от тактики и из "продолжения политики иными средствами", имеющими собственную логику применения, становится просто частью политики, как в первом цикле, - "усиленной формой ведения переговоров".
Самым ярким случаем "стратегии без тактики" за последние 50 лет стала холодная война, словно реализовавшая своей гонкой вооружений, насаждением зарубежных баз и компьютерным моделированием ядерных бомбардировок мечты военных теоретиков первого цикла о математической калькуляции сил и позиций, чтобы без боя определять победителей и побежденных. Во время операций США в Ливане 80-х и НАТО в Боснии 90-х вполне обнаружилось усвоенная Западом в "холодной войне" неприязнь к любым "бифуркативным" положениям, когда могла бы стать неизбежной тактическая "оплата" стратегических "векселей". Вместе с тем растет значимость символически беспроигрышных акций вроде Гренадской, Фолклендской или назидательной бомбардировки Ливии в 1986 г., обретающих вместе с бесконечными маневрами, этими игровыми имитациями войны, миссию изображать непрерывность стратегического процесса - перекачки военной силы в политическую эффективность. Наконец, знакомой по первому циклу "сладкой парочкой" предстают возрожденная идея профессиональной постоянной армии, реализуемая США, главным оплотом "обороны Запада", и естественно эту идею дополняющий пафос "сверхточных" контрсиловых ударов, якобы минимально затрагивающих штатское население. Все эти параллели опираются на сходство третьего цикла с первым в балансе милитаристских возможностей, вновь категорически склонившемся к превалированию уничтожения над мобилизацией [3].
А что было раньше?
Тут встает вопрос, когда-то возникавший и по отношению к циклам Кондратьева: надо ли в нашем случае говорить именно о чередующихся циклах - или просто о смене эпох? Конечно, "циклическая" гипотеза, основанная на рассмотрении трех периодов, из которых последний не завершен, а дата начала первого небесспорна, - выглядит сомнительной (кстати, сам Кондратьев, выдвигая свою концепцию, находился в том же положении). Но уже сейчас эта гипотеза позволяет сделать экстраполирующее "предсказание назад" - и, подтверждаясь, это предсказание дает нам для Европы еще два военных "сверхдлинных протоцикла" (почему я так их называю - поясню несколько ниже).
Завершивший Тридцатилетнюю войну Вестфальский мир 1648 г. был отказом австро-испанских Габсбургов от их великой военно-политической цели - создания панъевропейской католической империи, как и отказом их противников - французов и шведов - от стремления "дожать" надломившуюся сверхдержаву. Исчерпав и религиозные войны, и далеко идущие милитаристские проекты, этот мир, согласно моей концепции, стал признанием превосходства уже наличной к тому времени у европейских держав истребительной мощи над их же мобилизационным потенциалом. Тем самым конец 1640-х можно принять с полным правом за начало сверхдлинного военного цикла, продлившегося до 1790-х.
