>Как много мест занимают в Топе русско-польские разборки...
>А ведь это было неизбежно, построение идентичности на русофобских позициях. Для страны, старающейся вести "многовекторную политику", для
Им другова не позволено. Кач начинал в ЕС было гнать и на Германию, но на него грубо цыкнули и он заткнулсо.
Алексей Верижников: Россия и Польша: близнецы-антиподы
17.11.2009
Что такое Польша для России? Площадка для размещения американских ракет. А Россия для Польши? Мрачный агрессор, дикий край. Постоянный автор E-xecutive Алексей Верижников исследует природу межнациональных противоречий и констатирует: у русских и поляков общего гораздо больше, чем можно подумать на первый взгляд.
Алексей Верижников
40-миллионный «карлик», незаметный русскому глазу
Благодаря расхожим медийным штампам Польша оказалась положена на ту же полочку, что и прибалтийские государства – «патентованные русофобы», «злобные карлики», «моськи, вечно лающие на российского слона». Из-за ассоциации с прибалтами поляки попали в ментальную проекцию «злобных, но малозначимых карликов». Хотя Польша со своим 40-миллионным населением (это примерно столько же, сколько проживает в Испании) к категории карликов явно не относится. Товарооборот России с Польшей в прошлом году превысил $20 млрд. Польская экономика – это единственная экономика Европы, где по результатам текущего «кризисного» года будет зафиксирован рост. Казалось бы, весьма значимый рынок. Однако потенциал российского-польского делового сотрудничества задействован далеко не в полной мере из-за культурных и цивилизационных ограничений, имеющих место с обеих сторон.
В умах россиян Польша занимает гораздо более скромное место, чем Россия в умах поляков. Для большинства жителей России упоминание Польши – одно из проявлений медийного шума («американская ПРО в Восточной Европе», «что-то опять про Катынь и транзит газа», «начало Второй мировой войны: кто же виноват?»), общественной реакцией на который является как максимум – вяленькое возмущение («снова этот вечный польский гонор»), как минимум – практически полное безразличие. Россия глядит мимо Польши - мол, есть в Европе и более значимые государства, например Германия и Франция. А вот Польша глядит на Россию слишком пристально. Для большинства поляков рассуждения о России – это составная часть самоидентификации: «мы не такие, как русские». Хотя для всех, когда-либо побывавших в Польше, данный тезис покажется по крайней мере небесспорным.
Кто я? Где я?
Для людей путешествующих тезис о славянском единстве, «славянской душе» и близости славянских культур представляется несколько натянутым. Существующие различия между русскими и иными славянскими народами куда масштабней некоторых моментов сходства. Исключением, пожалуй, являются только белорусы и восточные украинцы – с ними у нас культурные различия, действительно, сугубо нюансного характера. А приезжаешь, например, в Чехию – тут и природа совсем другая, и люди совсем иные (чехи – это такая славянская пародия на немцев). Приезжаешь в Хорватию или Черногорию – опять-таки все по-другому, а местный пипл своей носатостью, чернявостью, жизнелюбием и темпераментом походит больше на кавказцев, чем на русских. В Польше же невозможно отделаться от ощущения расколотого сознания. С одной стороны, все так же, как в России, а с другой все совсем не так.
Польская природа – это по большей части унылая равнина, на которой неприглядно торчат наши хрестоматийные «то березка, то осина». В варшавском лесопарке Кабаты растут абсолютно те же деревья и растения, что и в московском Битцевском или Измайловском (для сравнения - в пражских парках или лесопарках уже совсем иная флора).
Если попадаешь в какой-нибудь пролетарский спальный район Варшавы, например, Варшава Всходня (Варшава Восточная), то у тебя полное ощущение, что ты в Бирюлево или Бескудниково. Только вот надписи почему-то на латинице. Поляки, правда, несколько лет тому назад заапгрейдили свои спальные районы, выкрасив панельные многоэтажки, включая пятиэтажные аналоги наших «хрущевок», в веселенькие желтые, розовые и салатовые тона. Стало действительно малость симпатичней.
Наблюдаемые окрест антропологические типы тоже более чем узнаваемы. Случайно оказавшись на замусоренном пустыре между домами, где польская гопота распивает пиво и громко матерится, используя некоторые заимствования из «великого и могучего», испытываешь что-то вроде дежа вю. А наткнувшись на сцену, когда бутылка водки распивается на троих прямо у магазина, подавляешь спонтанную слезу умиления.
В 1990-х в столицах обеих стран наблюдались и схожие социо-культурные реалии: у нас были «солнцевские», а них - «прушковские» (Прушков – один из пригородов Варшавы). И там, и там фигурировали совершенно идентичные типажи - бритые наголо, с бычьими шеями, приезжавшие в город с его дальней окраины для сбора бандитской «дани» со всяких там разных мелких и не очень бизнесков.
«Вежливая Россия» или мокрый предбанник Европы
Поляки очень обижаются на русских за поговорку «курица – не птица, Польша – не заграница». Но интерпретируют ее они совершенно неправильно. Поляки воспринимают эту фразу так, что якобы русские на уровне бытового сознания отказывают Польше в подлинном государственном суверенитете, воспринимая ее либо как составную часть Российской Империи, либо, на худой конец, как вассальную территорию, косвенно управляемую из Кремля.
На самом деле поговорка родилась в советское время на основании того, что русские, приезжавшие в Польшу, не видели прямо-таки кардинальных различий между двумя странами в том, что касалось окружающих реалий, ментальных установок, стиля жизни и его уровня. Что же касается «вассальной зависимости», то во времена СЭВ и Варшавского договора по сравнению с Польшей ГДР и Чехословакия находились под куда более жестким контролем Кремля. Однако поговорок типа «ГДР – не заграница» или «Чехословакия – не заграница» почему-то не возникало. Слишком уж очевидна была разница в бытовых и культурных реалиях между СССР с одной стороны и ГДР с Чехословакией с другой.
Но схожесть России с Польшей обманчива. Прожив в Польше несколько лет во время обучения в докторантуре и присмотревшись внимательно к местным нравам, автор этих строк смеет утверждать, что польский федот он, в общем-то, несколько не тот. Несмотря на лень, раздолбайство, пьянство (в Польше я впервые в жизни увидел, что «лежать лицом в салате» – это вовсе не фигура речи, и не гипербола), запущенность «ничейных» территорий (хотя нужно отдать должное: подъезды в Польше находятся в лучшем состоянии, чем в России), вечные экзальтированные разговоры о душе, особом страдании нации и ее уникальной миссии (на этой территории «интеллигентских разговоров» мы с поляками 100-процентные конкуренты), есть моменты, где мы отличаемся очень сильно:
В отличие от русских, поляки очень вежливы.
Опять-таки у них есть совершенно несвойственное русскому человеку чувство дистанции.
В Польше, даже в маргинальных слоях населения, обращение на «ты» к незнакомому человеку считается запредельным хамством. Например, если два поддатых польских пролетария не могут разойтись на узкой дорожке у винно-водочного магазина, то, несмотря на остроту коллизии и общую разогретость алкогольными парами, они все равно будут обращаться друг к другу на «вы» (в польском языке аналогом русского вежливого обращения «вы» является обращение в третьем лице - «пан»/«пани»).
Как-то я был свидетелем сцены, что одной очень скромно одетой польской женщине другая столько же скромно одетая женщина случайно порвала колготки, задев их зонтиком. У нас в подобном случае, скорее всего, последовали бы визги, вопли и даже матерщина. Пострадавшая же полька лишь с чуть-чуть повышенной интонацией обещала обидчице «пожаловаться в министерство юстиции» и «добиваться там материальной компенсации». Интересно, в России пришло бы кому-нибудь в голову апеллировать в правовую инстанцию по поводу компенсации за порванные колготки?
У поляков значительно лучше, чем у русских получается стоять в очередях. Маневров по пролезанию без очереди и контратак из серии «вас здесь не стояло» в Польше как-то не наблюдается. Стоят спокойно. Иногда даже слишком спокойно.
Однажды мне довелось наблюдать следующий сюжет: в буфете Варшавского университета стояла обычная студенческая очередь. Студенточки-первокурсницы что-то весело лепетали о Хайдеггере, когда с улицы вошел бомж и поинтересовался, кто здесь последний. Ему очень вежливо ответили кто, и бомж с достоинством занял свое место в череде страждущих отведать наконец и материальной пищи после столь обильного вкушения пищи духовной.
Помимо соответствующего запаха (а все бомжи мира пахнут одинаково), в облике бомжа была еще одна пикантная особенность: несмотря на ноябрьскую непогоду, какая-то одежда у него наблюдалась только на верхней половине туловища. Снизу же была только набедренная повязка из куска толя, позаимствованного где-то на стройке. Конструкция скреплялась несколькими цветными проволоками, проходящими прямо поперек голой задницы.
Самое интересное, что бомжа никто не попросил выйти. Опять-таки никто сам не покинул очереди. Девушки продолжали столь же энергично обсуждать предмет, перескакивая с Хайдеггера на Хабермаса, и лишь слегка отводили взоры от белевшей впереди унылой бомжиной жопы. А что? Ведь бомж же тоже человек, и, как и все, имеет право на посещение столовой.
В отличие от русских, поляки считают, что с незнакомыми людьми нужно обращаться вежливо, и что всех, а не только у сильных мира сего, есть права. Если в России набившее всем оскомину гражданское общество существует только в виде абстрактного проекта («А хорошо бы нам это пресловутое гражданское общество когда-нибудь все-таки завести»), то в Польше оно является реальностью, которая как-то уживается с такими до боли знакомыми нам вещами, как безответственность, кумовство и мздоимство. При всей склонности польского общества к коррупции полякам, тем не менее, за последние годы удалось добиться существенного сокращения ее уровня. Так, например, польская дорожная полиция больше не берет взятки. Еще в 90-е такое казалось совершенно невозможным.
Польская вежливость ставит пределы польской ксенофобии - другой мощной национальной черте. Как бы поляки не относились к русским в силу известных причин, они никогда не опустятся до хамства или агрессии, если обратившийся к ним русский задействует ритуальные вербальные обороты польской куртуазности типа «Прошу пана упшейме» (дальше уже можно по-русски). Кислую мину могут продемонстрировать, - Катынь у них таки из головы не выходит - но вот хамить точно не будут, и, скорее всего, дадут очень подробный и развернутый ответ на ваш вопрос. Если же вести себя с ними фамильярно (например, в 1990-х годах русские челноки выработали, как им казалось, «вежливую» формулу обращения к местному населению, синтезирующую русскую и по-своему понятую польскую традицию межличностной коммуникации, которая звучала как: «Эй, ты, пан!»), то можно нарваться на повернутую к вам спину и полное отторжение.
Если бы не вежливость, то Польша очень мало отличалась бы от России. Если фантазировать на тему «другой России» типа аксеновского «Острова Крым», то Польша дает полное представление о том, как эта «другая Россия» могла бы выглядеть. По сути Польша – это и есть «вежливая Россия». Польша и Россия напоминают двух близнецов, разлученных при рождении и воспитанных в разных семьях. Польша – это самая дальняя восточная окраина средневековой европейской цивилизации, Россия – западный форпост монгольской империи, созданной Чингисханом. Польские «шляхетские вольности» - одна из разновидностей понимания прав человека в рамках европейского феодализма. Российская концепция «людей государевых» - наследие политической культуры чингизидов.
У любой цивилизации есть свое «предполье», территория, где смешиваются традиции и нравы двух соседствующих цивилизаций. Польша является именно таким предпольем, или, если хотите, предбанником европейской цивилизации. Как и полагается предбаннику, там сыро (куда деваться - балтийский климат) и довольно невзрачно. Однако при всех «но» Польша – это все-таки Европа.
Последнее утверждение является сугубо культорологической дефиницией и не содержит никаких восторженных коннотаций. Наверное, в России уже прошли (или проходят) те времена, когда слово «Европа» произносилось с закатыванием глаз и придыханием. В 1990-е годы апофеозом такого отношения к Европе стало возникновение слова «евроремонт». Самой Европе данный стиль оформления домашних интерьеров был совершенно незнаком. В России же «евроремонтом» по большей части занимались турки.
Есть евроатлантическая цивилизация (Европа – ее часть), есть российско-евразийская, есть китайская, есть индийская. Есть также мусульманский мир и Латинская Америка. По отношению к той или иной цивилизации оценочные суждения типа «хорошо-плохо» мало применимы.
Любое явление нужно рассматривать в контексте этой цивилизации и национальной истории конкретного государства, входящего в эту цивилизацию. «Шляхетские вольности» дали полякам рыцарскую доблесть, чувство собственного достоинства и заложили основу современной польской вежливости. Они же в свое время и довели страну до цугундера.
Империалисты-антиколониалисты
Поляки любят изображать себя невинной жертвой соседних больших государств. При этом забывают, что XVI-XVII веках сама Польша была империей, простиравшейся от «моря до моря». Польская граница тогда проходила примерно в 250-300 км к западу от Москвы, и большая часть Смоленской области вместе с самим городом Смоленском принадлежала Польше (в бытовых разговорах поляки иногда любят назвать Смоленск «польским городом»).
Польша получила огромные территории, охватывающие территорию современной Белоруссии, Украины и значительную часть Среднерусской равнины, практически даром – в результате так называемой Люблинской унии (1569 год) с Литвой, в результате которого образовалось «союзное государство» под названием Речь Посполита (перевод на польский латинского Res Publica).
Все каштаны из огня для поляков вытащили литовцы, великие воины средневековья, которые бились на равных с татарами, таки выбили их из Белоруссии и Украины и создали Великое Княжество Литовское, самое мощное государство Восточной Европы в XIV-XVI веках. Из числа трех нынешних «злобных прибалтийских карликов» (Литвы, Латвии и Эстонии) Литва является единственной, кто активно участвовал в европейской средневековой истории и, следовательно, может претендовать на европейское культурное наследие. Латыши же и эстонцы постигали «европейскость» в процессе чистки конюшен и отхожих мест в домах немецких и шведских землевладельцев.
Если по отношению к коренному населению литовцы проводили политику этнической и религиозной толерантности, сопоставимую с той, которую проводила Золотая Орда на подконтрольных ей русских территориях, то, с возникновением польско-литовского союза доминирующие в нем поляки-католики начали относиться к местному белорусско-украинскому православному населению как к людям второго сорта. А сами литовцы, добровольно передавшие полякам столь обширные территориальные владения, получили статус second-best, или «имперской нации номер два», играя в Речи Посполитой примерно ту же роль, которую в будущем станут играть шотландцы в Британской Империи и украинцы в Российской и Советской Империях.
Великое Княжество Московское, фактически возникшее как «православное ханство» в политической системе Золотой Орды, в войнах с литовцами особыми военными успехами не блистало. Пиком военной конкуренции между двумя великими княжествами стала битва при Орше в 1514 году, когда тридцатитысячная литовская армия наголову разгромила восьмидесятитысячное русское войско. Сражавшиеся против русских под литовскими знаменами белорусы и украинцы были достаточно мотивированы, поскольку под литовцами им жилось весьма неплохо (никаких восстаний против литовцев, сопоставимых по масштабу с последующими восстаниями коренного населения против поляков, в Великом Княжестве Литовском не наблюдалось). Но когда в новом польско-литовском «союзном государстве» стали верховодить поляки, все переменилось. Россия получила «флаг» борьбы за интересы «угнетенного православного населения» и, воспользовавшись пошатнувшейся лояльностью белорусского и в особенности украинского населения к польско-литовской элите, начала постепенно двигать границу на запад.
Украина стала разменной картой в борьбе двух претендентов на гегемонию в Восточной Европе – Польши и России. Русские всю дорогу пытались спасать Украину от «польских угнетателей», а поляки с такой же энергией норовили освободить украинцев от «варваров-москалей». Для самих же украинцев выбор был совершенно неоднозначным.
Для украинской элиты в случае принятия католичества открывались возможности воспользоваться всеми «шляхетскими вольностями» и влиться в ряды польской аристократии (как, например, и произошло с князьями Чарторыйскими и рядом других знатных украинских семей). Однако, ценой вопроса была смена веры, что в те времена было равносильно отказу от своей прежней идентичности.
Вставая под руку московского царя, в бытовых вопросах можно было себя комфортно чувствовать среди других православных, но о каких-либо «вольностях» (в том числе о «программе минимум», которая была при литовцах в допольский период - типа Магдебургского права для жителей городов) можно было вообще забыть. Идеология «людей государевых», утвердившаяся в России со времен правления Ивана III (1462-1505), деда Ивана Грозного, предусматривала равенство в бесправии перед лицом государственной власти. Компенсацией было быстрое промотирование «из грязи в князи», если этой власти удавалось должным образом потрафить.
Среди украинцев были и свои «русофилы», и свои «полонофилы»: Россия ассоциировалось с «местом, где нас за людей держат», а Польша – с высокой с культурой. К числу «полонофилов», например, относился небезызвестный гетман Мазепа (1639-1709). Пока во время Северной войны (1700-1721) Россия в союзе с Польшей воевала со Швецией, Мазепа честно выполнял свои военные обязательства по отношению к России. Как только союзническая конфигурация изменилась и разбитая Карлом XII Польша вступила в новой союз, - на сей раз вместе со Швецией против России - Мазепа не смог пережить того, что теперь придется воевать против своего идеала, и поменял сторону в продолжавшемся военном противостоянии.
Столь же небезызвестный гетман Богдан Хмельницкий (1595-1657) честно тянул лямку польской военной службы. И продолжал бы ее тянуть, если бы не получил оскорбление от польского магната, за которым по причине «второсортности» этно-религиозного бэкграунда Хмельницкого не последовало должной сатисфакции в польских судебных инстанциях. Результатом стало украинское анти-польское восстание, выступление России против Польши на стороне восставших и присоединение левобережной Украины к России в 1654 году.
В XVIII веке уже Россия нависала над Польшей, как некогда Польша нависала над Россией. Чаша весов в трехвековом имперском противостоянии в Восточной Европе склонилась в пользу Российской Империи.
XVIII век стал апофеозом польских «шляхетских вольностей». Поляки сочинили конституцию, каждый уважающий себя шляхтич считал своим долгом послать прямым текстом короля «далеко и надолго», а война с применением артиллерии между двумя польскими помещиками, не поделившими межу между своими поместьями, считалась делом вполне нормальным. Кроме того, в «вольности» привилегированного сословия входило право вешать и сажать на кол крепостных крестьян практически без суда и следствия, чем свободолюбивая польская аристократия охотно пользовалась (при всех эксцессах русского крепостничества до масштабов польского «вольнолюбия» - виселицы прямо напротив господских усадеб - оно все-таки не доходило).
Понятно, что государство, находящееся в таком состоянии и зажатое между тремя ведущими военными державами того времени, – Пруссией, Австрийской и Российской Империями – долго протянуть не могло. С моральной точки зрения раздел Польши между этими тремя странами – дело, конечно, нехорошее, но в дипломатии того времени господствовал принцип real politiсs, который слабо учитывал аспекты морали в межгосударственных отношениях.
Любопытно, что в начале XVII века (период так называемого Смутного времени (1598-1613) у Польши были такие же возможности полностью ликвидировать российскую государственность, как и у России - польскую на рубеже XVIII-XIX веков. В «Смутное время» русская политическая элита дошла до состояния полной деградации и была готова посадить на трон кого угодно. Присягали даже пустому трону, надеясь, что рано или поздно его займет достойный кандидат. Польша, однако, этой возможностью не воспользовалась.
Вопрос: «Почему?» Ответа на него может быть два. Первый – это хроническое польское раздолбайство и неспособность к какой-либо консистентной политике. В Москву-то вошли, но конечные цели пребывания польского экспедиционного корпуса в России не определили – что-то вроде нынешней ситуации с натовским контингентом в Афганистане. Второй – это то, что Россия тогда считалась настолько бедной страной, что управлять ей напрямую не представляло большого интереса. Считалось, что лучше и проще посадить на русский трон пропольского правителя – либо королевича Владислава, либо кого-то из русских самозванцев. Данную версию косвенно подтверждает и тот факт, что шведы, другие иностранные интервенты Смутного времени, вглубь России не пошли, хотя дорога была открыта, а ограничились аннексией сравнительно небольших территорий возле балтийского побережья, имевших с их точки зрения хоть какую-то коммерческую ценность.
Про сослагательное наклонение в истории все знают. Поэтому историческим фактом является не то, что «Польша могла лишить Россию государственности», а то, что Россия (вкупе с Германией и Австрией) таки лишила Польшу государственного суверенитета более чем на целое столетие. Поскольку относительно недавние события всегда ярче в памяти народа, чем события отдаленные, можно понять стремление поляков вытеснить из общественного сознания чувство вины за собственное имперское прошлое (угнетение украинцев и белорусов, а также политические авантюры на востоке) и стремиться предстать исключительно несчастной жертвой «вечной российской агрессии».
Попытка исторического реванша: «культурный неоимпериализм» в бывших владениях
При этом было бы неверно считать, что проект польского империализма стал исключительно достоянием прошлого. Когда кто-то слабеет, а кто-то, наоборот, усиливается, всегда есть искушение взять исторический реванш. Так, в 1990-е годы, когда российская экономика пыталась «найти дно» и никак его не находила, польская росла все десятилетие (начиная с 1992 года) со скоростью 5-6% в год. На фоне возросшей уверенности в себе Польшей был возрожден и проект «освобождения Белоруссии и Украины от москальского азиатского варварства», предусматривающий восстановления польского культурного и политического влияния на территориях, ранее принадлежавших Речи Посполитой.
Если в Белоруссии у поляков успехи были более чем скромные, поскольку Батька продолжал держать «границу на замке», то на Украине удалось достичь большего. Упирая на общее «европейское» (читай, «польское») прошлое, Польша стала выступать в качестве главного радетеля за интеграцию Украины в евроатлантические структуры. Кульминацией этих усилий стала роль польского истеблишмента в событиях так называемой «оранжевой революции». Были даже выпущены географические карты, где Украина фигурирует как «Европа» (именно в географическом, а не политическом смысле), а Белоруссия и Россия выступают как часть «Азии». А мы-то, наивные, в школе учили, что географическая граница Европы проходит по Уральским горам и Кумо-Манычской впадине.
Опять-таки политический принцип, что «враг моего врага – мой друг», известный со времен древнего мира, восторжествовал и в современной польской политике. О польской ксенофобии выше уже говорилась. На бытовом уровне поляки, мягко говоря, не проявляют большого энтузиазма по отношению к смуглым иностранцам - неграм, арабам, туркам, кавказцам. Но вот по известным политическим причинам чеченские сепаратисты в 1990-х а затем и грузины в «нулевых» попали в число замечательных друзей польского народа.
Хочется ли перевернуть страницу?
Если у двух достаточно больших государств с амбициями есть общая граница, то их история – это история взаимных обид, где выяснить, кто был прав, а кто виноват, практически невозможно по причине полной симметричности взаимных претензий. Взять, например, Германию и Францию. Немцы припомнят французам Наполеона, а французы немцам – Бисмарка и Гитлера.
Одним из принципов функционирования Евросоюза является добровольных отказ всех участников проекта от исторически обусловленных обид и претензий к другу. Принцип гласит: «переворачиваем страницу и живем дальше». Послевоенные Франция и Германия именно так и поступили по отношению друг к другу.
Если брать отношения Польши и Германии (а от последней в исторической ретроспекции Польше досталось ничуть не меньше, если не больше, чем от России), примирение проходило примерно по той же схеме. Недавняя же попытка нынешнего польского президента Леха Качиньского заикнуться о «вечной вине Германии» привела к тому, что как из Брюсселя, так из Берлина его прямым текстом попросили заткнуться.
Готовы поляки и на историческое примирение с украинцами. В том числе готовы простить украинцам так называемую «волынскую резню» - события начала 1940-х годов, когда на оккупированной немцами территории Восточной Польши и Западной Украины украинские националисты вырезали около 60 тыс. поляков во время конфликта между компактно там проживавшими украинской и польской общинами.
Если можно простить немцам Освенцим, а украинцам – Волынь, почему тогда, следуя той же логике «перевернутой страницы», нельзя заодно простить и Катынь русским?
Пока у поляков это не получается: как-то «не хочется и не можется». Если простить и русских, тогда придется расстаться с имиджем нации-жертвы, который стал частью национальной идентичности (по отношению к национальной судьбе в польской прессе используется даже библейская метафора Голгофы). «Перевернутая страница» с Германией налагает на артикуляцию жертвенности некоторые ограничения. ЕС четко обозначил свою позицию: о жертвах войны помним, но перманентного стояния в позе обиженной сиротки не позволим. Получается, что немцев корить больше нельзя – Евросоюз не позволит, а украинцам все время пенять на Волынь тоже как-то не с руки – ведь «европейская Польша» радеет за скорейшее принятие в НАТО «европейской Украины». Подумаешь, перерезали друг друга «цивилизованные европейцы». С точки зрения украинской стороны во время этнического конфликта на Волыни от рук поляков погибло также не менее 30 тыс. украинцев – можно и помириться ради совместного «рухования европейским шляхом». Тогда остается только одно направление для реализации национального комплекса обиженности – российское.
Некоторые вещи выглядят действительно несколько странными. Например, даты 1 сентября и 17 сентября скорбные для поляков: 1 сентября 1939 года на Польшу напал Вермахт, а 17 сентября на помощь Вермахту и одновременно «угнетенным» украинцам и белорусам (довольно традиционный паттерн для российско-польского противостояния), проживающим в Восточной Польше - она же Западная Украина и Белоруссия - подоспела Красная Армия. При этом в современной Польше 17 сентября как день национального траура отмечается куда с большим размахом, чем день начала гитлеровской агрессии. Хотя в результате немецкой оккупации Польши погибло 5 млн польских граждан, а результате советского «освобождения» Западной Украины и Белоруссии – порядка пятидесяти тысяч поляков (включая 23 тыс. пленных польских офицеров и интернированных гражданских лиц, расстрелянных в Катыни, Медном и под Харьковом). Пятьдесят тысяч – это, конечно, тоже огромная цифра, но она не сопоставима с пятью миллионами, чтобы делать такое смещение акцентов в проведении траурных мероприятий. После «освобождения» Западной Украины и Белоруссии в сталинские лагеря и сибирскую ссылку было отправлено около 350 тыс. поляков. Абсолютное большинство из них смогло после войны вернуться к своим семьям (чего не скажешь, например, об узниках Освенцима). Что же касается западных украинцев и белорусов, они действительно в сентябре 1939 года встречали Красную Армию с цветами. Правда, познав на себе на такие прелести «освобождения» как раскулачивание и массовые депортации, они через два года встречали с цветами уже Вермахт.
Или, например, история с Варшавским восстанием августа 1944 года. Немцы его жестоко подавили и сравняли Варшаву с землей, а Красная Армия, которая стояла на другом берегу Вислы, не пришла восставшим на помощь. В польском массовом сознании пассивная вина русских явно перевешивает активную вину немцев. Когда же рядовых поляков спрашиваешь, не считают ли они поведение русских в августе 1944-го аналогичным поведению английских и британских «союзников» Польши в сентябре 1939 года, то они обычно отвечают, что у «Англии и Франции могли быть на то объективные причины». Несмотря на то, что в обоих случаях циничное бездействие было совершенно одинаковым, России в праве на «объективные причины» почему-то отказывается.
В каком свете мы видим друг друга?
Поляки (имеется в виду массовое сознание) видят русских однозначно в черном свете. Та призма, через которые они смотрят на Россию – это разделы Польши в XVIII веке, подавление российскими войсками польских восстаний в веке XIX-ом (восстания 1830-1831 и 1863 годов), наступление Михаила Тухачевского на Варшаву под знаменами «третьего Интернационала» в 1920 году, 1939 год и последовавшая за ним Катынь, «полусуверенитет» Польской народной республики в рамках организации Варшавского договора и т.д.
Мнение же русских о поляках было (и, в значительной мере, до сих пор остается) лучше, чем мнение поляков о русских. В советское время существовал императив «польско-советской дружбы». Поэтому на уровне официальной пропаганды вопрос исторического соперничества между двумя государствами никогда особо не педалировался. У советских людей имидж поляков сформировался в основном под влиянием таких телепродуктов, как «Кабачок 13 стульев» и сериал «Четыре танкиста и собака», который в современной Польше этот сериал запрещен к показу на национальном телевидении по причине того, что «представляет русских в более выгодном свете, чем они того заслуживают». Плюс еще советский культ польской актрисы Барбары Брыльской, в рамках которого были продемонстрированы совершенно невиданные масштабы народного обожания. Поляки виделись русским несколько чудаковатыми, но в целом очень прикольными. Более того, они представлялись однозначно друзьями и союзниками.
Недавно учрежденный «антипольский» праздник 4 ноября, фильмы «1612» и «Тарас Бульба», где поляки предстают уже историческими врагами (кстати, несмотря на довольно сильный идеологический посыл в обоих фильмах, противник там все же показан весьма достойно: атака польских «крылатых гусар» - зрелище действительно завораживающее) - это все явления новейшего времени.
Но все равно, несмотря на нынешнюю попытку России отвечать «острием на острие» в идеологических дебатах, русские, в большинстве своем на бытовом уровне по-прежнему относятся к полякам довольно добродушно (что отмечают и сами поляки, приезжающие в Россию по делам). Видимо, накопленную прежде энергию «позитива» не так уж просто перебить мощным единовременным вбросом коммуникационного «негатива». Хотя, если идеологические битвы будут продолжаться с прежним накалом, возможно уже лет через десять русские с поляками будут относиться друг к другу симметрично негативно.
Облонские, в доме которых когда-то все перемешалось, - это польская фамилия
В России немало людей носят польские фамилии. Из тех, кто на слуху, навскидку – Якубович, Собчак, Ястржембский. Общая граница, а потом на какое-то время и общая государственность - вот люди и решали, где им осесть.
Хрестоматийные блюстители «революционной законности» польского происхождения -товарищ Дзержинский и товарищ Вышинский – всем хорошо известны. Но мало кто обращает внимание, что этнические поляки составляли значительную часть сталинского высшего генералитета – маршалы и генералы Василевский, Малиновский, Рокоссовский, Черняховский.
Михаил Тухачевский, который наступал на Варшаву в 1920 году, тоже имел польские корни. То же самое можно сказать и про генерала Паскевича, подавлявшего польское восстание 1830-1831 года.
Опять-таки, полуанекдотичный Пржевальский с его норовистой дикой лошадью. По одной из легенд, именно он и был настоящим отцом Сталина. Скорее всего, только легенда, но портретное сходство двух персонажей просто поразительное.
С одной стороны татарские фамилии (Аксаков, Ахматова, Бунин, Набоков), с другой – польско-литовские (Островский, Чайковский, Циолковский, Сикорский). Вот она, собственно, и есть – межевая коллизия русской истории: стык дальнего фланга Азии и европейского «предполья». Место, которое с равным основанием можно назвать и Евразией, и Азиопой.
Кривая межа «европейскости»
Согласно этнической теории Льва Гумилева, на стыках цивилизаций или «суперэтносов» всегда «искрит». Если там нет войны горячей, то непрестанно идет идеологическая, «холодная» война. Особенно абсурдные очертания она приобретает в словесных баталиях между народами, близкими друг другу по этническому происхождению, ментальности, бытовым установкам и стилю жизни, но разделенных умозрительной границей между цивилизациями.
Есть две пары, где такого плана противостояние проявляется наиболее ярко. Это Польша-Россия и Хорватия-Сербия. Католические Польша и Хорватия, каждая на своем направлении, претендуют на звание «последних бастионов европейской цивилизации», за которыми простираются «варварские» православные земли, населенные чуть ли не псиглавцами – существами с человеческими телами и песьими головами, обитавшими где-то в так называемых Антиподах, на обратной стороне плоской Земли, где все ходят вверх ногами.
Вместе с тем, для представителей народов «старой Европы», например для немцев, значимой разницы между поляками и русскими или хорватами и сербами как-то не наблюдается. Так для обозначения бесхозяйственности и бардака в немецком языке есть такой оборот, как Polnische Wirtschaft (польское хозяйство). Хоть мы и привыкли видеть абсолютными чемпионами в данном жанре именно себя, немцы все же почему предпочитают называть такое хозяйство именно польским, а не русским.
Всех жителей бывшей Югославии немцы именуют одним словом jugo, не утруждая себя выяснением подробностей, кто же перед ними на самом деле находится – сербы, хорваты, словенцы или македонцы. В годы Второй мировой войны «европеизированные» хорваты резали сербов с таким энтузиазмом (сербы, надо сказать, тоже в долгу не оставались), что немцы были вынуждены вызывать в зоны этнических конфликтов «миротворческие» батальоны SS. Ибо даже с эсэсовской точки зрения то, что делали хорватские усташи (профашистские хорватские военизированные образования), было как-то too much. Во время последнего балканского конфликта «европейская рафинированность» хорватов (этническая чистка региона Сербская Краина) была явлена с новой силой. Но, понятно, что по всему миру пиарились злодеяния только «варваров-сербов».
Если вернуться к Польше, то для жителей «старой Европы» она предстает довольно отсталой и архаичной периферией. Про польских сантехников, работающих в качестве гастарбайтеров во многих странах Западной Европы ходят многочисленные и совсем неполиткорректные анекдоты. В общем, «светочем европейской культуры» Польша большинству европейцев как-то не представляется.
Соответственно, чтобы как-то психологически компенсироваться, поляки начинают эксплуатировать тему своей «европейскости» на противопоставлении с «азиатской» Россией. Россию упрекают в дикости, отсталости и в том, что русские… много пьют. Что касается последнего, интересно слышать это именно от поляков. Как известно, русские, поляки и финны принадлежат к так называемой «водочной» культуре пития. В отличие от «культурного распития» в рамках средиземноморской «винной» или чешско-немецкой «пивной» культуры, «водочная культура» предполагает быстрое опорожнение бутылки крепкого алкоголя с последующим впадением в состояние, близкое к состоянию полной прострации (про «лицом в салате» уже писалось выше).
Кроме того, в польских медиа постоянно звучат две логически противоречащие друг другу темы. Первая – это то, что «Россия – это бедная и слабая страна, которая уже никогда не станет сильной». Вторая – это то, что «Россия – это источник постоянной военной угрозы». Состыковать эти два тезиса и объяснить своим читателям, как слабая и технически отсталая страна может представлять серьезную военную угрозу, польские журналисты как-то не удосуживаются.
Что же касается самих русских, то считают ли они себя «европейцами» - это отдельная большая тема. В любом случае, свою европейскость или, наоборот, неевропейскость русские готовы обсуждать, сравнивая себя с англичанами, немцами, французами, но уж никак не с поляками. Почему? Все потому же – потому что «не птица и не заграница». К тому же, очень многие в России помнят, как в 1990-е они ездили в Польшу челночить – точно так же, как в те годы ездили в Турцию и Китай. Взятки направо и налево, дешевый и некачественный польский ширпотреб, ядовитого цвета польские ликеры, многочисленные польские подделки, включая печально знаменитый контрафактный коньяк «Наполеон». Какая же это Европа?
В общем-то, сами дураки, что такое покупали. Как известно, во французских коньяках Napoleon – это срок выдержки (промежуточный между VSOP и XO), а не название бренда. Иллюзию создал коньяк Camus, продававшийся в советское время. Там маленькими буквами было написано Camus, а большими – Napoleon. Вот и решили советские люди, что есть такой коньяк, названный в честь французского императора.
Поляки прос…ли свою империю в конце XVIII века, русские свою – в конце XX-го. И в том, и в другом случае причина была одинакова – деградация правящей элиты и полная ее неспособность эффективно отстаивать интересы страны. Правда, местные ура-патриоты обвинили в развале своих стран «коварные внешние силы»: поляки – русских, а русские – американцев.
Получилось так, что в 1990-е годы прошлого века начала «вставать с колен» Польша, а в «нулевых» века текущего – Россия. И начался новый раунд многовекового выяснения отношений, кто же из двух стран является главной силой в Восточной Европе. И опять, тем канатом, который каждый перетягивает на себя, является Украина.
Для поляков восстановление своего культурного и политического влияния на Украине – это не только вопрос престижа, исторического реванша и демонстрации возросших возможностей. Это и расширение так называемого «предполья» евроатлантической цивилизации.
В случае возрождения исторической роли Польши как «учителя хороших манер» для Украины и ее главного ментора в вопросе интеграции в европейские структуры, уже не Польша, а Украина будет самой периферийной европейской державой. Поляки тогда смогут частично избавиться от гнетущего их комплекса провинциальности и периферийности, передав его как эстафетную палочку украинцам. Россия же при таком сценарии будет маргинализирована в исторических границах XVI века. То есть будет восприниматься примерно так же, как когда-то ее воспринимали средневековые европейские путешественники - как малозначимый кусок Северной Азии, населенный «одетыми в звериные шкуры то ли татарами, то ли московитами».
Не так давно влиятельная американская консалтинговая компания Stratfor, занимающаяся стратегическими исследованиями (многие в Америке называют ее «частным разведывательным агентством»), опубликовала аналитический доклад «Как будет выглядеть мир через 100 лет». Согласно видению Stratfor, через 100 лет Россия практически исчезнет с политической карты мира. А самой мощной в экономическом и военном плане державой на востоке Европы станет…Польша.
Конечно, ко всем прогнозам на 100 лет вперед можно отнестись с изрядной долей скепсиса. Но интересна сама постановка вопроса. Тем более, что к мнению Stratfor в американском политическом истеблишменте весьма прислушиваются. Это вам не геополитические фантазии господина Дугина.
Нюансы кросскультурной коммуникации
Несмотря на сидение напротив друг друга в геополитических и цивилизационных окопах, русские и поляки все же как-то находят общий язык при ведении бизнеса. И растущий товарооборот между двумя странами хорошее тому свидетельство.
Да и при личном общении с поляками ты понимаешь, что национальные стереотипы и медийная перепалка – это одно, а живые контакты с людьми – это совсем другое. Если поляки видят, что стоящий перед ними русский (реальный человек, а не абстрактный медийный черт с рогами) – вежливый и образованный, то они после определенной паузы распознавания и оценки будут готовы с вами дружить, приглашать в семьи, под водочку и закусочку обсуждать загадочную славянскую душу и так далее. Выпив, они признаются вам, что Окуджава и Высоцкий по-прежнему находятся в святцах польской интеллигенции. Пожалуй, ни с кем из иностранцев русским не бывает так комфортно именно в этом измерении – пьяном разговоре о духовности.
Да и вообще многие вещи в Польше очень умильны для русского взора – как поляки относятся к своим традициям, как отмечают свои религиозные праздники, какие у них приветливые и ухоженные старички и старушки (несмотря на то, что страна, в общем-то, совсем небогатая).
Чтобы нормально общаться с поляками, имеет смысл учитывать следующие нюансы:
В начале знакомства ни в коем случае не следует фамильярничать и демонстрировать панибратство, апеллируя к тому, что «мы братья-славяне». Вас просто не поймут, и ваш «панславянский» заход может вызвать только отторжение. Лучше начинать с вежливого и слегка дистанцированного куртуазного общения. Когда «лед будет растоплен», тогда уже можно будет начинать общаться, как вы привыкли общаться со своими близкими знакомыми в России.
Не нужно говорить полякам, что «мы вас освободили». У них на то это совершенно иная точка зрения. Горячиться и стоять на своем в этом вопросе совершенно бесполезно.
Если вы получили «предъяву» за Катынь, не нужно вступать в жаркий исторический спор, на тему «кто был больше виноват в развязывании Второй мировой войны». Для поляков это действительно национальная боль, поскольку был расстрелян цвет польского офицерства и интеллигенции. Не нужно также вставать в покаянную позу и посыпать голову пеплом. Лучше просто спокойно сказать, что да, это было преступление в духе того времени, и привлечь внимание собеседника к тому факту, что если Сталин в те годы поставил к стенке десятки тысяч собственных офицеров и генералов, то какой ему, собственно, был резон проявлять гуманность к чужим?
Если вас попрекнут пассивностью Красной Армии во время Варшавского восстания 1944 года, то лучше признать, что с моральной точки зрения это было действительно нехорошо. Но напомнить, что французские и британские союзники Польши поступили в 39-ом году ничуть не лучше.
У русского и польского народов, действительно, очень много общего – это и военное мужество (взять хотя бы совершенно симметричные случаи обороны Брестской крепости и форта Вестерплатте), и фатализм, и наличие той плохо дефинируемой субстанции, которая патетично называется «духовностью». И русские, и поляки одинаково любят выпить и одинаково не любят работать. И для тех, и для других экзальтированные рассуждения о прошлом бывают важнее, чем кропотливая работа по постепенному улучшению настоящего.
Жаль, что эти два очень похожих народа история и судьба развели по разные стороны «цивилизационной баррикады». Медийные войны между двумя странами, видимо, будут продолжаться и дальше. Но какая-то мера взаимного адекватного понимания между польским и русским народами все-таки возможна. Для этого нужно, чтобы Россия чуть больше обращала внимание на Польшу, а Польша – чуть менее пристально смотрела на Россию.
