От eugend Ответить на сообщение
К БорисК Ответить по почте
Дата 06.04.2007 09:31:32 Найти в дереве
Рубрики WWII; Армия; Версия для печати

Re: [2БорисК]: О...


>>Вероятным противником СССР считались лимитрофы при экономической поддержке Англии и Франции.
>
>И Вы тоже считаете, что СССР серьезно угрожали лимитрофы, пусть даже при экономической поддержке Англии и Франции?

Ув. Борис - а Вы уверены, что на месте тогдашнего советского руководства могли бы однозначно решить, что похожее развитие ситуации было невозможно?

Вот выдержка из статьи О.Кена про военную угрозу 1927 года (я ее недавно каж-ся выкладывал в копилку целиком):

"(a) Почему Советы боялись

Весной 1929 г., докладывая об реакции Советов на формирование «первого правительства полковников» (K. Switalskiepo), Stanislaw Patek размышлял над общими причинами, побуждаю-щими Москву придавать всем неблагоприятным для нее международным факторам характер не-посредственной угрозы жизненным интересам Советского Союза. «Wobec stalej nieszczerosci i ciaglych podstepow sowietow, –pisal Patek, –pomimo woli wysuwa sie pytanie: czy oni tak sie nas boja w istocie? czy tez w interesie ich lezy swiatu, ze oni wskutek naszej polityki znajduja sie w niebezpieczenstwie? A moze i jedno i drugie, bo ze sie boja, to nie ulega zadnej watpliwosci.» Вопрос этот задавался во многих иностранных миссиях и западных столицах. Patku, однако, удалось луч-ше других приблизиться к ответу на него. К приведенным выше строкам, posel добавил указание на внутренний источник перманентного беспокойства Советов: «Punktem najdrazliwym nie przestaje byc Ukraina» .

Долгое господство официальной историографии и труднодоступность важных источников по социально-политической истории СССР на переломе 1920-х--1930-х годов породили преувели-ченные представления о прочности тогдашней «radzieckiej» власти, ее неограниченной способности к осуществлению большевистской доктрины. На устойчивости такого воззрения сказалось и влияние концепции тоталитаризма, завоевавшей многие умы в Центральной и Восточной Европы как раз тогда, когда ее эвристические потенции стали вызывать на Западе все большее разочаро-вание Между тем, аутентичные материалы о тревоге, охватившей советские партийные, прави-тельственные и военные круги весной 1930 г., подтверждают наблюдения Патека. Основной при-чиной, придававшей беспокойству по поводу ухудшения внешнеполитического положения СССР преувеличенные масштабы, являлось неверие в прочность собственной власти. Глубоко запрятанное, в обстановке социально-политического кризиса в СССР оно вышло наружу, заставило советских вождей поставить перед собой вопрос о возможности падения Советской власти в Правобережной Украине и польского вмешательства. Остро ощущая дефекты собственной власти, мно-жественные швы на национально-социальном организме Советского Союза, его руководители боялись, что Варшава не удержится от соблазна воспользоваться ими для нанесения удара по СССР. Отпечаток этого страха отчетливо проявился полутора годами позже, при обсуждении в Политбюро целесообразности переговоров с Польшей о пакте ненападения. Сталин убеждал своих соратников, что заключение пакта о ненападении с Польшей – дело «очень важное, почти решающее (на ближайшие 2-3 года)», поскольку это – «вопрос о мире», и речь идет не больше, не меньше как об «интересах революции и социалистического строительства» .
Поэтому далеко не всегда следует искать скрытых внешнеполитических либо пропаганди-стских мотивов в проявлениях страха Советов перед эвентуальной польской агрессией, как бы причудливо эти страхи не выглядели в исторической ретроспективе. В начале 1930-х гг. они явились фактором первостепенной важности в принятии советским руководством решения о заклю-чении пакта о ненападении с Польшей на условиях компромисса. Однако эти же страхи углубляли нежелание Москвы на протяжении 1930-х гг. удовлетвориться словесными заверениями польской дипломатии, что ze strony Polski Sowietom nic nie grozi , и в конечном счете побуждали советских вождей искать силового решения – будь то принуждение Польши к послушанию или ее новый раздел.

(b) Угроза «превентивной войны» и пакт ненападения

Историки уже около полувека обсуждают вопрос о зондажной угрозе Пилсудского прибегнуть к «превентивной войне» против Германии после прихода к власти национал-социалистов. Между тем, в тени остается возникший тремя годами раньше призрак «превентивной войны» Польши против СССР. В отличие от 1933 г. этот призрак не блуждал по закоулкам правительственных коридоров и дипломатическим гостиным, а открыто объявился на страницах «Gazety Polskiej», которую можно упрекнуть в чем угодно, но только не в непослушании Маршалу. 20 февраля «Gazeta Polska» посвятила свою передовую статью советской пятилетке. Основная цель пятилетнего плана, утверждалось в статье, состоит в том, чтобы «интенсивно развить политическую деятельность», направленную прежде всего на соседние государства. «Таким путем, коммунисты ведут дело к войне, которая по их мнению является вернейшим средством вызвать революцию.[...] Большевики обещают, что если им удастся реализовать хотя 50 процентов их плана, то по истече-нии пяти лет они начнут по иному разговаривать с буржуазными странами и займут по отноше-нию к ним другую позицию». Советы имели все основания оценить эти рассуждения, нашедшие отзвук и в других выступлениях проправительственной прессы, если не как прямой призыв к пре-вентивной войне, то как указание Пилсудским на наличие серьезных к тому мотивов.
Удар пришелся в самое чувствительное место. Признания кремлевского диктатора на этот счет еще в начале февраля 1930 г. покорно перепечатала вся советская пресса. По своей сути они совпадали с тем, что ровно через три года предстояло сказать Гитлеру своим генералам на секретном совещании у Наммерштейн-Экворда. «Ликвидация кулачества», «обострение классовой борь-бы» в СССР, вкупе с «экономическим кризисом и подъемом революционной волны в капитали-стических странах», объявил Сталин, «могут значительно сократить сроки [мирной] «передышки», «но они безусловно должны усилить и умножить средства нашей обороны». Как сложится ситуация в ближайшей перспективе, Сталин судить не брался. Невозможно было яснее заявить о том, что Советский Союз вступил в фазу наибольшей уязвимости, которая скоро сменится усилением советской мощи.

О мотивах Пилсудского, приказавшего (или разрешившего) публично рассуждать о выгодах, которые представляет для Запада «упреждающий» удар по Советам, пока остается догадываться. Можно предположить, что, как и в 1933 г., предпринятая Варшавой демонстрация была адресована прежде всего ее главному союзнику и наиболее актуальному потенциальному противнику. В марте 1930 г., вскоре после окончания II Гаагской конференции, завершившей новый этап раскрепощения Германии от версальских ограничений, Польша возобновила усилия по получению от Франции кредита на закупки военных материаалов или на оборонное строительство. Возможно, однако, что Пилсудский, который w rozmowie z A. Zaleskim w poczatkach kwietniu «polozyl nacisk na potrzebe wszczecia akcji wobec rzadu francuskiego majaca na celu zaciesnienie wspolpracy w dziedzinie bezpieczienstwa» , имел в виду и более широкий круг вопросов, связанных с судьбой франко-польской военной конвенции (в частности, проблему формулы agression flagrante или даже тройственного гарантийного соглашения). Во всяком случае, напоминание о стратегической значимости Польши в случае конфликта европейских держав с Советами и о растущей угрозе с востока, могло быть сочтено Пилсудским нелишним при начале новой партии с французами.

В отношениях между Польшей и СССР громогласные рассуждения о «превентивной войне» сыграл вполне очевидную функцию – припугнуть Москву и побудить ее к нормализации отношений с поляками. Как явствует из предшествующего изложения, в середине февраля – марте 1930 г. советская внешнеполитическая линия действительно претерпела большую эволюцию. В середине марта Москва вплотную приблизилась к тому, чтобы официально предложить польской стороне возобновление переговоров о пакте ненападения, и тем самым заранее ослабить свои воз-ражения против выставленных Польшей условий заключения такого пакта. Если такая цель в самом деле ставилась творцом польской политики, то в полной мере добиться ее не удалось. Веро-ятно, все же, что по соображениям международной и внутренней политики Пилсудский в конце концов счел полезным отложить возобновление дискуссий о пакте, поручив Залескому, Патеку и Голувко проявлять сдержанность на этот счет.

Путь к договору ненападения между СССР и Польшей в 1930-31 гг. оказался чрезвычайно извилистым и запутанным. Если в переговоры с немцами о декларации неагрессии Варшаве удалось вступить уже через девять месяцев после зондажных бесед о «превентивной войне», то в отношениях с Советами на это ушло почти вдвое больше времени. Тем не менее, в сознании Сталина (и, возможно, некоторых других членов советского руководства) сохранялась прямая связь между призраком превентивной войны со стороны Польши и перспективами заключения с нею пакта ненападения.

Достаточно сопоставить приведенные выше высказывания Сталина февраля 1930 г. с его аргументацией в пользу пакта в августе 1931 г., чтобы обнаружить глубокую преемственность между ними."

В общем-то возможность конфликта западных стран вполне серьезно рассматривалась не только с нашей стороны границы.

Выше было из статьи про т.н. "военную тревогу 1930 года", а так была еще и более известная "военная тревога 1927 года". Сопровождавшаяся провокациями и даже разрывом дипломатических отношений. Можно ли было быть точно, на 100%, уверенным (тогда, а не сейчас), что эти тревоги не перерастут в войну?