Отгремели имперские гимны, замерли в напряженной тишине выстроившиеся войска – и вдоль геометрических фигур парадного строя цокотом копыт поплыла белым жеребцом сама Победа – генерал-фельдмаршал Эйзенхауэр. Навстречу ему, на жеребце вороном, устремился маршал Василевский – и у трибуны Триумфаторов черной с белым столкнулись и остановились друг напротив друга, гарцуя – грудь в грудь. В поверженном Берлине парад войск союзников принимали русские – здесь же, в Токио, принимать парад должны были американцы, и только они. Каждому – по делам его, а на Тихоокеанском театре главная тяжесть боев легла именно на плечи янки.
Уставные фразы звучали по-английски, и звания тоже переиначивались на американский манер, но Василевский за долгие репетиции уже привык быть господином маршалом. За приветствием – объезд войск, в единый солнечный монолит сплавляются сияющие торжеством лица американских моряков, морпехов, летчиков, пехотинцев, потом, в том же порядке – русских, потом разноплеменная разномастная рать французского Иностранного легиона, дальше – китайцы, и в самом конце – британский флот. Радоваться должны, что хотя бы в конце плестись разрешили, в Берлине, так и вовсе не допустили их до участия в параде, памятуя о всех прошлых английских пакостях.
Вот уже все части дружным ревом луженых глоток прогрохотали благодарность маршалам за поздравления, и волна белопенистого солдатского «ур-р-ра» вознесла ввысь и легко опустила подковы красавцев-жеребцов на камни мостовой – прямо перед триумфаторами.
- Господа главы держав-победителей! Союзные войска для парада Победы построены! Парад принял командующий объединенными экспедиционными войсками в Японии генерал-фельдмаршал Эйзенхауэр!
Три Императора, один Пожизненный Чрезвычайный Президент и один премьер-министр дружно, единым легким пятиголовым кивком с Триумфальной трибуны, выразили свое удовольствие всадникам. Переводчики, спрятанные в глубине, на заднем плане триумфального помоста, уже переводят главам союзных держав доклад фельдмаршала – но это лишь протокольная формальность. Правители и так понимают смысл сказанного. Великий парад в честь Великой Победы! Мягкая улыбка утонула в рыжих усах Российского Императора Иосифа, лучи морщинок побежали от теплых солнышек-глаз Чрезвычайного Президента США Франклина Рузвельта, гордо вздернул подбородок, сверкая взглядом, Император Франции Филипп VII, чопорно и надменно полуприкрыл веки, пряча за ними неподобающие Сыну Неба чрезмерные проявления радости, Император Китая Цзян Цзеши*, и только лицо премьер-министра Великобритании Уинстона Черчилля осталось каменно-спокойным.
Вторая мировая война, перепахавшая полпланеты, возродила уже утерянный было державный имперский дух старых империй, заставив их народы вспомнить свое великое прошлое показать молодым хищникам, на что они еще способны. Правители союзных держав, сплотившиеся в отчаянной попытке переломить ход уже было вчистую проигранной всемирной битвы, научившиеся доверять друг другу в ядовитом вареве интриг большой политики, пожинали сейчас заслуженные лавры, брали свое по праву – их войска топтали ныне землю врагов, их знамена реяли над покоренными Берлином и Токио.
Барабанщики задали маршевый ритм – и колонны пришли в движение. Под торжественный марш, впечатывая свои шаги в японскую землю, парад открыли американские моряки – творцы победы союзной коалиции в океане. По площади шли матросы и офицеры конвойных фрегатов и эсминцев, те, кто проводил северные конвои в помощь советским войскам через ад немецких бомбардировок, под прицелом орудий «Бисмарка» и «Тирпица», без укрытия и помощи в мрачных ледяных водах. Шли те, кто спас от поражения главного американского союзника, перебросив в кошмарном сороковом году через Атлантику мостик помощи погибающей Красной армии. Шли те, кто первыми встретил удар броненосного кулака Кригсмарине, безнаказанно господствовавших в Атлантическом океане при подлом попустительстве нейтрального британского грандфлита, те, кто сражался против волчьих стай немецких субмарин, те, кто воевал еще за год до Перл-Харбора, до официального вступления Штатов в войну.
Шли морские военные летчики авианосного флота, кто уже в войне официальной пустил на дно «Бисмарка» и «Тирпица», «Шарнхорста» и «Гнейзенау», вырвав зубы у немецкого флота, те, кто разметал в Средиземноморье итальянские военно-морские силы, те, кто пустил на дно бронированные скалы чудовищных японских линкоров в битвах у Формозы, Лейте и Окинавы. Шли моряки с линкоров и авианосцев, те, кто взял на себя тяжелейшую миссию охраны торгового судоходства от немецких и японских рейдеров и субмарин по всему миру, те, кто отражал налеты роев безумных камикадзе в Тихом океане, те, кто поддерживал огнем орудий главного калибра все морские десанты союзников.
И в подтверждение логики морского наступления вслед за военно-морским флотом мимо Триумфаторов тяжелым ритмом морского прибоя зарокотал по булыжнику тяжелыми ботинками сводный полк Корпуса морской пехоты – бравые головорезы, те, кто подтверждали силу корабельных орудий, ступая первыми на изрытый воронками неприятельский берег. Отчаянные парни, не боящиеся ни смерти, ни черта, ни преисподней, они выпинывали в сороковом году, еще до объявления Германией войны Штатам, немецких военных метеорологов, угнездившихся было в Исландии и Гренландии, они скидывали вместе с русскими прогермански настроенного шаха в Иране в том же году, они удерживали, опять вместе с русскими, безнадежную оборону Мурманска в сорок первом, когда немцы и финны грозили отрезать весь русский север, а с ним – и артерию Ленд-Лиза, они – уже позже, в сорок втором, но тоже напару с русскими морпехами – громили порты и аэродромы Норвегии, главный северный приют германских флота и авиации (хотя и тут без подлой британской змеюки не обошлось, норвежцы согласились предоставить Кригсмарине и Люфтваффе базы лишь под давлением правительства Чемберлена). Они первыми вступили на берег Италии, заставив выйти макаронников из войны, они первыми проливали кровь в джунглях Новой Гвинеи, Гуадалканала и Филиппин. Они брали Гуам, Сайпан, Кваджелейн и Окинаву, и взяли бы Хонсю, не капитулируй японцы в страхе пред рыком «толстяка» в Хиросиме и Кагосиме.
Рыком этим завершилась вторая мировая война, и потому за морской пехотой на площадь вступили военные летчики, асы авиации – краеугольный камень, фундамент победы Америки. Если пушки – последний довод королей, то бомбардировочная авиация – первый, главный и решающий довод Его Высочества Силы и Мощи Пожизненного Чрезвычайного Президента Соединенных Штатов Америки. Военно-воздушный флот США поставил на колени Японию, превратив ее города в океаны пламени, а потом и в гигантские ядовитые грибы дыма и пепла, сравнял с землей города Третьего рейха, превратив промышленность Германии в руины.
Парадный полк Военно-воздушных сил явил свою победную выправку, герои, прошедшие сквозь сплошной зенитный огонь и лобовые атаки истребителей противника, бравым маршем отчеканили строевой шаг, а за ними перед очи Триумфаторов уверенно, по-хозяйски, уже выходила пехота - соль всякой войны, владычица полей брани. Как бы не ярилась артиллерия, как бы не обрушивала с небес стальные дожди авиация, немцы и япошки окончательно уступали свои земли лишь когда туда ступал потертый солдатский ботинок. Сухопутные войска США оставили под своими каблуками и гусеницами дороги половины Европы, сжимая вокруг волчьего логова немцев капканы звездно-полосатых флажков. Американские дивизии вместе с французами освобождали Лилль, Амстердам и Брюссель весной сорок второго года, душили в том же году в Венецианском котле группу армий Ц, пробивались в канун сорок третьего года через альпийские перевалы в Австрии и Швейцарии, форсировали Рейн, затем брали – уже в сорок третьем – Гамбург, Мюнхен и Вену, освобождали Прагу и Братиславу, а сейчас, весной сорок четвертого, ставят следами своих подошв американское тавро на боках заарканенной японской телочки.
Пожизненный Чрезвычайный Президент смотрел на проходивших под ним солдат, на своих солдат – и гордость, законная гордость победителя пела в его душе. Эта армия, его армия прошла полмира, и эта армия будет отныне править миром, сокрушая любых врагов железной пятой. Гордость окрыляла, взвивала свою песнь до небес – и даже чувство вины, горькое похмелье от сладкой отравы власти, почти оставляло душу Президента. Он не любил вспоминать двадцать второе июня сорок первого года, день трагедии Перл-Харбора, и уж тем более ненавидел память о том, как готовил этот день – но воспоминания все равно пролезали в щели каждого нового дня, как тараканы.
Отдать собственный флот под сокрушительный удар неприятеля, да так, тобы уцелели все лучшие корабли, в первую очередь – авианосцы, заставить погруженную в собственные дела Америку взвыть от унижения и полезть, очертя голову, в чужую для нее войну, превратить региональную державу с сильными изоляционистскими традициями в мирового гегемона, сбросив с пьедестала британцев – наверно, содеянным можно было бы гордиться. Втайне, похоронив навеки-вечные возможные улики, и все же – гордиться, но стыд и вина перед отданными на заклание большой политике жизнями матросов всегда мешали Рузвельту в этом. Гибель гавайской эскадры была необходима – бесспорно, также, как и серия диверсионных актов по всей стране, и взорванные подлыми японскими шпионами небоскребы в Сан-Франциско и Лос-Анджелесе, ввергшие Америку в пучину страха и ужаса. Без таких мер Президенту не удалось бы стать диктатором с фактическими неограниченными полномочиями, не удалось бы задавить пацифистское лобби в Сенате и Конгрессе, без вмешательства Америки в дела Европы немцы все же одолели бы Россию, хоть и надорвались бы изрядно – а надменная хитрая Британия вновь воцарилась бы в ослабленном войной мире, упрочив пошатнувшееся было господство. И плакал бы тогда океанский флот Америки, и миром бы вновь правил фунт стерлингов, а не доллар, и экономику Штатов ждал бы бесконечный кризис и в конце концов крах…
Разум, великий холодный разум великого Президента, привыкший с равной легкостью подчинять себе и больное человеческое тело, и весь государственный механизм США, понимал все это – но смотреть прямо в глаза воинам американской армии Президент не пожелал бы даже сейчас, наслаждаясь торжеством победы. Вот усатому хозяину Российской Империи, чьи войска сменяли на площади американцев, такой взгляд дается без труда. Уселся поудобнее в кресле и приготовился вкушать свою порцию величия и славы. Счастливчик.
Императору Иосифу – хотя личная охрана и личный секретарь до сих пор норовили его назвать товарищем Сталиным, чему он не очень-то и сопротивлялся – действительно нечего было стыдиться перед своими солдатами и своим народом. Для победы он сделал все, что мог, поднимал промышленность, создавал армию, гнал страну быстро, насколько возможно, пусть жестоко, пусть плеткой – так ведь даже с ускоренной индустриализацией времени еле-еле хватило. Вся новейшая техника к сороковому году была или в стадии проектов, или еще не обкатана, а о выучке войск и говорить не приходилось. Только-только заменил бездарных выскочек и недоучек, ставленников Иудушки Троцкого, на толковых дельных командиров, только-только начал восстанавливать нормальные армейские традиции и порядки… Если и виновен был в чем Император перед своей страной, так в том, что гнал ее слишком медленно и плетью поддавал слишком слабо. Тяжело в учении – легко в бою, а в бою России пришлось ох, как тяжело…
Когда в мае сорокового года Германия и Польша в союзе с Финляндией и Венгрией двинули свои войска против России – якобы для защиты прибалтийских стран, которым угрожал Советский Союз – фронт Красной армии рухнул мгновенно. Ни о какой наступательной доктрине и не помышляли, советская военная промышленность едва смогла к тому времени обеспечить паритет по вооружениям с Германией и ее союзниками, но и оборону немцы и поляки прорывали играючи, а к началу лета стало еще хуже. Британия заставила Румынию пропустить через свою территорию германские войска, а потом и сама Румыния направила на фронт пару армий, в помощь немцам. Приказ на отступление Красной армии запоздал, да и отступать нельзя было, не выведя самые важные заводы на восток – и в котле под Минском сгинули войска Западного военного округа, потом рухнул Смоленск – и к началу июля дорога на Москву немцу была открыта. Контрудары войск Ленинградского и Киевского округов кончились провалом, брошенные в наспех подготовленное наступление войска были вбомблены в землю асами генерала Геринга, в кровавом хаосе августовского контрнаступления погибли не только командующие округами – Мерецков и Жуков, но и оба главнокомандующих стратегическими направлениями - и нарком обороны, председатель Ставки ВГК Ворошилов, и Буденный, после чего Сталину самому пришлось взвалить на себя весь груз командования армией и флотом.
Даже потеряв месяц почти на добивание окруженных русских войск, взятие Киева и установление блокады Ленинграда, немцы и их союзники в августе пошли на Москву, а в середине сентября вступили в нее. Весь город пылал, остатки Красной армии таяли в аду уличных боев, и если б не французы… Существование Советского Союза – тогда еще не Империи – висела на волоске, но благодаря дерзости галльского наступления на Рейне меч тевтонов так и не разрубил ниточку судьбы государства Российского, остановившись в замахе. Надолго французской доблести не хватило, атака на Рейн захлебнулась, и уже немцы в ответ подмяли под себя весь север Франции заодно с Бельгией и Голландией, едва не дойдя до Парижа – но русских эта передышка спасла. Подоспела ранняя в том году осень, потом не менее ранние холода, резко ухудшив снабжение и техническую оснащенность немецких войск, из превращенной в развалины Москвы им пришлось отступить – и хотя на юге армии немцев и румын дошли уже до Ростова, положение к началу ноября стабилизировалось, а к декабрю переброшенные с Урала и Дальнего Востока свежие советские войска отшвырнули немцев и поляков от столицы.
Император Иосиф откинулся в кресле, предаваясь воспоминаниям. Через сколько же кругов ада пришлось пройти его народу и армии, чтобы стать победителями, сколько же на их долю выпало… Тем не менее, после боев за Москву все остальные трудности Россию уже на колени поставить не смогли – хоть и немало их еще было. Было и бездарно проваленное наступление русских войск весной сорок первого года, была потеря Крыма, был Кавказ под немецкой и турецкой пятой, был отданный немцам и финнам, превращенный блокадой в мертвый призрак самого себя Ленинград, был Власов, провозглашенный в том Ленинграде (Санкт-Петербурге наспех переименованном) Верховным Правителем Свободной России – но эти беды рвали кожу и мясо народа, а костяк переломить уже не могли, наоборот, каждый успех армий Свободной Европы лишь делал русский кулак крепче и дух злее.
От коммунистов-безбожников не шарахнулась Русь, не побежала под Власовские триколоры – то, что творили на завоеванных землях младшие дети Европы, поляки, венгры и румыны, с большевистским террором и коллективизацией даже сравнить было нельзя, инородцы вели себя хуже лютых зверей. Правительство Германии делало особую ставку на провозглашение независимости Украины – и тоже просчиталось, украинцам независимость обрезанной по самый Киев родины, да еще с половиной ляхов в Верховной Раде, пришлась вовсе не по нутру. Вместо благодарности освободителям и пополнений в ряды армии для войны с клятыми москалями днепровский край ответил всполохами невиданной партизанской войны, которая к концу сорок первого перебросилась уже и на саму Речь Посполиту, даже подо Львовом поляки не могли чувствовать себя спокойно.
И как то само собой даже в руководстве ЦК ВКП(б) (губы Императора тронула ухмылка – его роль тут изрядно преувеличивают) стало ясно, что войну Советский Союз ведет не классовую, а отечественную, и не с капиталистами, а с немчурой и ляхами, и как то сами собой умолкли в советской прессе призывы к мировой солидарности трудящихся, и летом сорок первого Сталин (и опять же, не сам так решил, Маленков подсказал) принял в Кремле митрополита Сергия, и пошли послабления деятельности церкви (а в Средней Азии - мечети), и в сентябре того же года Сергий, уже избранный Патриархом на срочно созванном Поместном Соборе Святой Русской Православной Церкви провозгласил – Господь благословил Россию на победу!
Как бы плохо не шли дела на фронтах, это были не пустые слова. В сорок первом чаша весов военной удачи, стала, наконец, склоняться в русскую сторону, ежеденный и еженощный, до седьмого пота, казавшийся уже бесполезным труд по спасению страны – и его, Сталина, труд тоже! – начал давать плоды. После Перл-Харбора и вступления Америки в войну смог оказать помощь войсками Рузвельт – тем самым был спасен Мурманск, и, главное, высвободились достаточные силы для зимних ударов на Смоленск и Сталинград, блестяще спланированных новым начальником Генштаба Василевским – недаром на жеребце вороном ныне во главе парада красуется, воистину – Победный Маршал. Как за два года до того рассыпался фронт Красной армии, так брызнули в стороны немецкие, польские, румынские и венгерские войска, разметанные остриями советских ударов. Были отмщены Минский, Смоленский, Уманский, Киевский, Валдайский и Вяземский котлы, почти половина армий Свободной Европы не вернулась назад с Кавказа и Дона, став грудами мороженого мяса в гигантском окружении между Доном и Кубанью.
К марту сорок второго разгром скопищ интервентов, взятых фронтами Рокоссовского, Ватутина, Тимошенко и Тюленева в кольцо, был завершен, еще ранее, в феврале, войсками Конева и Соколовского был освобожден Смоленск, турки сами, даже без боев, удрали из Грузии и Армении, поджав хвост, и потом весь год войска Советского Союза, войска России, войска Сталина шли от победы к победе, став в январе следующего года войсками Империи. Единый порыв народа уже нельзя было вести по прежнему руслу и он, хозяин державы, понял это, он всегда одним из первых чуял перемены в настроении масс – 9 января 1943 года Генеральный секретарь превратился в Императора, приняв венец и миропомазание из рук Патриарха Сергия.
Вождь Империи разгладил усы, глядя на стройные ряды молодцеватых моряков Тихоокеанского флота, шедших по площади – нет, не хуже, чем у дядюшки Сэма, ничуть не хуже. Золотом сияют погоны на парадной форме офицеров – возвращение прежних имперских регалий, чинов и многих порядков страна приняла легко, с радостью даже, будто хороший мастер скрепил воедино заранее подогнанные детали, старое слилось с новым неразрывно, погоны – с обращением «товарищ офицер», коронованный двухглавый орел – с обрамлением из пшеничных колосьев, увитых алым и голубым, новыми цветами возрожденной Империи. Даже и представить себе теперь сложно, как бы выглядели в парадном строю командиры с петлицами вместо золотого шитья погон.
Алое с голубой полосой у древка и летящим золотым соколом имперское знамя развевается ныне над Хельсинки, Таллином, Ригой, Каунасом, Варшавой, Будапештом, Бухарестом, Стамбулом, Кенигсбергом и Берлином – за два года Императорская Красная Армия России дошла от Смоленска и Харькова до Эльбы и Балкан, увенчав свои победы в октябре сорок третьего года взятием германской столицы. Уже в этом году российские солдаты разгромили Квантунскую армию, вернув долг союзникам-американцам за помощь на севере, Империя прочно утвердила свои штыки в Европе и Азии – Сталин еще раз ухмыльнулся в усы, не скрывая гордости и довольства. Как бы не было тяжело в прошедшей войне, Россия в ней – победитель, и делит заслуженный, завоеванный триумф наравне со всеми, даже поделиться может лаврами с Францией и Китаем. Вот их вождям каково присутствовать на параде, зная, что победу им подарили?
Китайский болванчик Цзеши, собезьянничавший не только победу, но и коронацию у северного соседа – да хрен бы с ним, российский вождь уже давно и твердо решил подарить его трон своему верному другу Мао, но Анри Филипп, Филипп VII… Император Иосиф чуть подался вперед, мазнув глазами влево, через кресло Рузвельта – нет, смотри ж ты, Император Франции, сидящий по левую руку от Пожизненного Президента, радуется победному шествию, как ребенок, без дымки зависти и раздражения за занавесом улыбки, уж в лицах то Сталин разбираться умеет. Красный Император озадачился на миг, но махнул про себя рукой – кто их, лягушатников, разберет. Может, просто выправкой французских легионеров залюбовался – Иностранный легион как раз принял эстафету парада у Императорской Красной Армии. В лицах хозяин Российской Империи разбирался и впрямь неплохо, но каково было бы его изумление (да и Рузвельт преизрядно удивился бы), открой им Филипп VII свои мысли в этот торжественный миг – о, что это были за мысли!
Гордость, гордость, и еще раз гордость – ибо la belle France заложила краеугольный камень в фундамент победы! Увы, увы, ему, Анри Филиппу, всю жизнь отдавшему военной службе, Господь не дал полководческого таланта Наполеона, французская армия не смогла прошагать всю Европу, и даже оборонить собственную землю получилось с превеликим трудом, не будь Вермахт по уши втянут в войну с русскими, французам не удалось бы удержать даже Парижа, но первым показал всей Европе, что перед пруссаками можно не трепетать и не гнуть шеи – именно народ Франции, вновь получивший благословенную императорскую власть, его, Анри Филиппа, власть.
Император Франции и личному духовнику на смертном одре не рискнул бы рассказать, что весь монархический переворот щедро оплачивался Америкой, все нити заговора тянулись в американское посольство (о, Его Высочеству Силе и Мощи куда больше пошел бы титул Коварство и Подлость!) – но ткните пальцем в того политика, у кого нет в шкафу хотя бы тощего рахитичного скелетика. Тем более, что из всех тайно негодовавших и фрондировавших по закрытым салонам напыщенных фанфаронов, смелости для реальных дел хватило лишь у одного маршала Анри Филиппа Петэна, взявшего власть, трон, корону – это ведь он показал наилучшую в условиях войны форму правления остальным Триумфаторам – и провозгласившего: «Великая Франция не желает быть ни доминионом Британии, ни германской провинцией!»
С воплощением лозунга в жизнь заминка вышла, конечно же, но ход европейской и всемирной истории удалось изменить лишь таким наглым вызовом, брошенным сразу двум сильнейшим державам старого света. Англичане занервничали, а после разгрома в Нормандии мятежа английского лизоблюда де Голля Чемберлен совершил роковую ошибку – решил надавить на Францию силой. С молчаливого согласия британцев Япония оккупировала беззащитные французские колонии в Индокитае, Англия уже собиралась насмешливо поинтересоваться у новоявленного французского императора, собирается ли тот и далее отстаивать статус Франции, как великой европейской державы – и тут вмешались Штаты.
Американское правительство возмутилось столь наглым поведением Японии, объявило ей торговое эмбарго (наравне с Германией), была инициирована шумная кампания в европейской прессе о поддержке интервенционистских планов Японии английским правительством, и Британии, чтобы спасти в глазах Европы и так уже изрядно подмоченную сотрудничеством с нацистским режимом репутацию, пришлось присоединиться к эмбарго, оставляя страну восходящего солнца без металла и нефти. Перл-Харбор явился следствием этой интриги, терзаемая топливным голодом Япония была вынуждена кинуться на все земли окрест, и наиболее чувствительные потери понесла Британия, хозяйка богатых азиатских колоний. Состояние войны с Японией волей-неволей вынудило ее все больше отдаляться и от Германии, сворачивая торговлю, что вгоняло немецкую промышленность в ступор, а к середине сорок третьего Лондон, уже ни на что не надеясь, присоединился к союзникам, объявив Берлину войну.
Не битвы, не танковые удары, не ковровые бомбардировки – отчаянное выступление одного маршала с парой верных полков, бросивших к его ногам Париж, переломило весь ход мировой войны. Америка гордится авианосцами и бомбардировщиками, под танковыми ордами русских стонет земля, но Франция, гордая Франция, прекрасная Франция, еще может дать им всем урок, побеждая силой духа. Один смелый призыв порой стоит десятка армий, и одной яркой искры бывает достаточно, чтобы возжечь миллионы костров. Усы Филиппа VII – куда там до них жалкой рыжей щеточке российского Иосифа – напыщенно и горделиво ввинтились закрученными кончиками вверх. Восхищайтесь – по площади идет Иностранный легион. Идет Франция!
Маршировали дьяволы-легионеры и впрямь преизрядно, каждый нес свой берет, будто корону – со стороны взглянешь, и не усомнишься, что французская армия одержала все главные победы в отгремевшей войне. После них китайский полк смотрелся жалко, как ободранные хромые пони возле чистокровных скакунов, все с облегчением вздохнули, когда подданные Цзеши миновали площадь. На английских моряков не смотрели вовсе – беседовали о своем, и лишь Черчилль мрачным ледяным изваянием следил за британскими парадными колоннами, пряча за веками слезы бессильного унижения.
Горько было расплачиваться за чужие грехи и ошибки, мерзко каждый раз благодарить за любое внимание к британским просьбам и проблемам, невыносимо в каждом взгляде в спину чувствовать презрение (даже рапорт Эйзенхауэра в начале парада содержал скрытую издевку, ведь Черчилль – не глава державы, он всего лишь глава правительства), зная, что его вины в отвратительном лицемерии внешней политики Англии нет вовсе – как нет ее и на героях-британцах, сражавшихся в Бирме и Океании наравне с американцами. Слишком поздно упрямый твердолобый парламент потребовал отставки Чемберлена, слишком велика была уверенность в собственных силах, слишком велико презрение к силам чужим – а в наказание Британия поставлена на задворки мировой политики, китайские шавки, и те норовят задрать ногу на непоколебимого когда-то колосса.
Провожаемый показным равнодушием, словно плевками, брусчатку покинул английский морской полк – и тогда земля содрогнулась. На площадь выезжала техника, американская и русская, других к стальной части парада не допустили, две новые империи, поделившие мир, показывали свое величие. Тягачи тащили пушки, транспортеры везли реактивные минометные системы, высекали искры из булыжников бронетранспортеры-амфибии LVT, рабочие лошадки американской морской пехоты. Ревели дизели легких танков «Стюарт», мяли гусеницами мостовую солидные средние «Шерманы», и лукавый огонек играл в глазах русского Императора – американские танки не шли ни в какое сравнение с его кольчужной гусеничной ратью. Вместе с американскими на площадь выкатывались русские бронированные звери, и глаз от них оторвать было невозможно. В лязге и грохоте мимо трибуны проезжали легкие Т-26, средние Т-28, выдержавшие в сороковом году зубы германских танковых армий, шли гордость России – Т-34 и КВ-85, а под конец зрителей вводил в трепет новый тяжелый ИС – свеженький, только что с завода, будущее Императорских танковых войск.
Есди бы еще и в небесах Россия могла похвастаться такой богатырской удалью… За проигрыш в танковом деле американцы отыгрывались делом летным – и взглянув в небеса, уже Рузвельт мог с усмешечкой снисходительно похлопать по плечу русского соседа. Ил-2 и Пе-2 просто терялись в небесной ширине рядом с гигантскими американскими бомбардировщиками, а лучшие российские истребители Як-9, Ла-5 и даже новейшая модель Ла-7 далеко уступали легким самолетам янки в изяществе форм. Небесными князьями плыли сквозь лазурь «Мустанги» Р-51 и «Аэрокобры» Р-39, «Молнии» Р-38 и «Раскаты грома» Р-47, палубные «Ведьмы» F6F и «Корсары» F4U, «Неустрашимые» SBD и «Адские ныряльщики» SB2C и SBF, небесными королями и императорами в окружении свиты истребителей распарывали воздух «Митчеллы» В-25 и «Мародеры» В-26, исполинскими воздушными левиафанами пластали крылья над площадью «Освободители» В-24, «Летающие крепости» В-17 и «Суперкрепости» В-29.
Две империи сошлись в демонстрации собственной мощи, земля против неба, и трудно было отдать кому-то из них победу – может быть, потому новые владыки мира и поддерживали старательно статус союзников, избегая прямых столкновений, исход которых был совершенно непредсказуем… Вежливая беседа – глаза Императора и Чрезвычайного Президента встречались куда чаще, чем у других короновнных и некоронованных Триумфаторов – сейчас была не просто данью уважения, это была насущная необходимость.
- Господин маршал, я рад вашему пониманию и сочувствию идее возрождения Лиги Наций в новой форме. Россия и Америка, как главные державы-победители, должны приложить все возможные усилия по созданию системы, удерживающей планету от новых всеобщих войн. Наш мир так неустойчив… Даже самая малая крупица, самый малый камушек, выбрав удачный момент, способны столкнуть нас в пропасть. Ситуация, когда какой-то аптекарь поставил на колени всю Европу и чуть было не принудил к этому же весь мир, не должна повториться. Личности, подобные Грегору Штрассеру, необходимо раз и навсегда лишить права диктовать свою волю человечеству. Вы ведь согласны со мной?
Российский император чуть помедлил с ответом, глядя задумчиво на стальные бронетанковые ряды:
- Я поддержу проект ООН, можете не беспокоиться. Но насчет ваших слов о роли личности… Человек – всякий, любой – это всего лишь единица. Жалкая, ничтожная единица. Без поддержки массы нулей за ней, эта единица ни на что не способна. Вы всерьез полагаете, что не будь Штрассера во главе Германии, мир сильно бы изменился?
Ответ Чрезвычайного Президента затерялся для истории в грохоте гусениц…
* * *
- Да осторожнее ты, кила рязанская! Эдак дед и вовсе окочурится, до санчасти не дотащим! Эвон, одни кожа да кости, поди, неделю или две вовсе без еды лежал.
- Не дрейфь, дедушка, щас мы тебя в госпиталь определим, там тебе кашки да супчика дадут, откормишься, а там, глядишь, и ходить сможешь.
- Да что ты раззоряешься, дурья твоя башка, он же все равно по-русски нихт ферштейн, небось, думает, расстреливать несем его, ишь, слезы текут, с жизнью, наверное, прощается.
- А хрен его знает, о чем думает! Дед, нужен ты нам больно, расстреливать-то тебя. Ты ж сколько времени под себя ходил, разит от тебя, а мы тебя прем, ну сам подумай, хотели бы – на месте порешили б!
- Ну не понимает он, ну чего ты ему орешь, а? Только страху нагоняешь сильнее. Заткнись лучше, и тащи!
Старик – хотя это голод и лишения последнего года так состарили его – не боялся смерти. Он плакал, потому что прощался с мечтой о величии Германии, потому что видеть руины, на которых насекомыми копошились русские оккупанты, было выше его сил. Старик понимал, что его несут, скорее всего, в медицинское учреждение – но он не хотел жить. Вздрагивая на носилках, он проклинал свою судьбу, проклинал пулю, перебившую ему во время мюнхенских событий двадцать третьего года позвоночник, проклинал подонка Штрассера, воспользовавшегося его инвалидностью и захватившего власть в партии. Будь он здоров, будь он дееспособен, разве сотворил бы он то, что сотворил Штрассер? Разве отказался бы он от социалистических принципов Движения, разве пошел бы на сговор с крупным капиталом, разве поверил бы лживым посулам Англии?! Боги Валгаллы, за что вы караете Германию, за что вы отняли у немецкого народа единственного лидера, способного привести немцев к величию?!
Боги молчали.
Чертыхаясь, русские санитары тащили на носилках вонючего, худого, будто скелет, старика, и из глаз его катились слезы – злобные, соленые, безнадежные.
Старика звали Адольф Гитлер – но это сейчас никого не интересовало…
* Цзян Цзеши – произношение имени Чан Кайши в северном, официальном диалекте китайского языка
