ВИФ2 NE

	От	СОР
	К	All
	Дата	04.05.2001 09:15:09
	Рубрики	WWII;

Начало войны, оценка

Великая Отечественная война застала Роберта Иванова подростком. Осенью сорок первого он вместе с ровесниками и взрослыми тушил немецкие зажигалки на московских крышах, строил на ближних подступах к родному городу оборонительные сооружения. В шестнадцать стал токарем Московского мотозавода. В сорок втором был уже на фронте. Воевать пришлось наводчиком противотанкового орудия. Удостоился двух орденов и нескольких боевых медалей.

Демобилизовался в 1946 году. Мирная жизнь началась с учебы в Московском государственном институте международных отношений. Роберт Федорович стал доктором исторических наук, профессором. Начиная с семидесятых, ему довелось читать лекции и за рубежом, работать приглашенным профессором в Канзасском университете... Это открыло широкие возможности для изучения документов Национального архива США, Рукописного отдела Библиотеки конгресса США, библиотек Ф. Рузвельта, Д. Эйзенхауэра, прессы предвоенной и военной поры.
Тема, которая долгие годы привлекает профессора Иванова, - "Сталин и союзники. 1941-1945 гг.". Так назвал он и книгу, которую в прошлом году выпустило в Смоленске издательство "Русич". Мы попросили профессора поделиться с читателями "Красной звезды" его видением некоторых проблем, не утративших актуальности и спустя шестьдесят лет после начала самой кровопролитной, самой ожесточенной войны в истории человечества.
- После прихода Гитлера к власти Германия откровенно, не таясь, возвела подготовку к агрессивной войне в ранг государственной политики. Кем, Роберт Федорович, в те годы считали СССР, Сталина на Западе - потенциальным союзником или же противником? Что в общественном мнении преобладало?
- Преобладало, к сожалению, отчужденное, негативное отношение. В Кремле были все основания готовиться к наихудшему: страны Запада с Германией в авангарде могут, преодолев разногласия, выступить против Советского Союза единым фронтом. А с Востока ударит Япония.
Уже 5 мая 1933 года в английской "Дейли телеграф" было опубликовано интервью, данное газете Гитлером, с такими словами: "Судьба Германии зависит не от берегов и доминионов, а от германской границы на Востоке". А через несколько месяцев, летом, глава германской делегации министр экономики А. Гугенберг, выступая на международной экономической конференции в Лондоне, открыто призывал участников к войне с СССР: "Необходимо предоставить в распоряжение народа без пространства новые территории, где эта энергичная раса могла бы учреждать колонии... Война, революция и внутренняя разруха нашли исходную точку в России, в необъятных областях Востока. Этот разрушительный процесс все еще продолжается. Теперь настал момент его остановить".
"Балтийские государства, Польша, превращенная в чисто географическое понятие и отделенная от моря, целый ряд южнорусских и кавказских областей и государств - такова будущая Германская империя, откуда Германия будет черпать свое могущество", - вторил ему другой видный деятель из гитлеровского окружения - руководитель имперского ведомства аграрной политики Вальтер Дарре. И все это гласно, публично, так, чтобы слышалось далеко.
С другой стороны, и в странах, где эти заявления воспринимали без восторга, в Англии, США, Франции, Швейцарии и ряде других, отношение к Советскому Союзу доброжелательным не было. Уже в то время параллели между Гитлером и Сталиным были обычным явлением.
На Западе, к примеру, сочли необхо
димым детально проанализировать советский школьный учебник истории. Рецензент в английском журнале "Контемпорери ревью" задавался вопросом: почему в этом учебнике правители старой России - Иван Грозный, Петр Великий - получают столь мягкую оценку? И объяснял: "Ответ может быть легко найден, если читать этот учебник между строк. Его можно сформулировать следующим образом: "К прежним правителям старой России нужно относиться как к историческим предшественникам "современного вождя народов Сталина". Предшественники же не очень-то устраивали Запад.
Для средств массовой информации Запада и особенно США было характерным запрашивать и пропагандировать мнение о событиях в СССР бывших российских и советских деятелей. Наряду с "китами" - А. Керенским, Л. Троцким в роли аналитиков выступали талантливый философ-эмигрант Н. Бердяев, называвший Сталина "вождем-диктатором в современном, фашистском смысле", Ф. Раскольников с его открытым письмом к Сталину, сбежавший на Запад советский разведчик В. Кривицкий, бывший директор Нью-Йоркского отделения советского общества Красного Креста Д. Дубровский.
Публикации такого рода оказывали сильное влияние на читателей, логику которых было понять нетрудно: если даже давние соратники Сталина разочаровались в нем и выступают с резкой критикой установленных им порядков, то таким людям можно верить. Следовательно, союз со Сталиным и во имя благородных целей предосудителен либо невозможен.
Если бы У. Черчилль, Ф. Рузвельт ориентировались лишь на общественное мнение, позицию прессы, не были людьми, способными видеть дальше и больше других, они при любом развороте событий союзниками Сталина не стали бы. И все же нельзя не признать: именно разобщенность между Советским Союзом и западными демократиями, которая объясняется многими причинами, позволила фашистской Германии и ее сателлитам последовательно и дерзко - "по стадиям", как это и замышлял Гитлер, - отвоевывать "жизненное пространство" и в конечном итоге ввергнуть человечество в мировую войну.
- Как на Западе восприняли события августа 1939 года, подписание советско-германских договоров и последовавшее за этим сближение между Москвой и Берлином?
- Невероятно болезненно. Сталина почти открыто называли изменником и предателем. Выходит, остро, иногда вызывающе критикуя до этого советского лидера, в странах демократии все же связывали с ним немало надежд, может, видели даже спасителя.
В западной печати игнорировался тот факт, что Сталин вынужденно шел на сближение с Германией, потому что все попытки советской дипломатии найти общий политический язык с Англией и Францией закончились ничем. Именно Невиль Чемберлен и Эдуард Даладье, толкая Гитлера на Восток, предали интересы своего потенциального союзника. История ведь хранит заявление Чемберлена, сделанное им перед отлетом из Мюнхена в декабре 1938 года. При заключительной встрече с Гитлером он сказал: "Для нападения на Советский Союз у вас достаточно самолетов, тем более что уже нет опасности базирования советских самолетов на чехословацких аэродромах". Именно Мюнхенская сделка западных держав с Гитлером стала точкой, откуда нет возврата.
Крупнейший в США специалист по Советскому Союзу Чарлз Болен констатировал, что советско-германский пакт "для многих оказался подобен землетрясению".
Английский же журнал "Ньюс ревью" в номере от 21 сентября 1939 года поместил обзор, в котором говорилось: "Теперь ясно, каким образом фашистский министр иностранных дел фон Риббентроп передал Германию в сталинские когти". "Хозяин Кремля, располагающий превосходной разведкой в Германии, - утверждалось в обзоре, - вполне учел отчаянную нужду Гитлера. И когда наступил момент подписания пакта, он предъявил Риббентропу три дополнительных протокола и один секретный документ". "Сталинское честолюбие направлено к тому, - считал автор обзора, - чтобы возвратить Красной России побережье Балтийского моря и войти в историю как спаситель империи".
- А трезвые, объективные публикации в тот непростой для анализа период истории были?
- Были. И прежде всего в Великобритании. После визита Молотова в Берлин и его встречи с Гитлером агентство Рейтер передавало: "В Лондоне не склонны преувеличивать значение поездки Молотова. Это оправдывается контрастом между сдержанностью советской печати и крикливостью германской". В те же дни "Таймс" писала в передовой: "Молотов, возможно, окажется хорошим слушателем. Вряд ли он обяжется вести политику, которая превратит Россию в покорного спутника германской политики в Восточной Европе и на Ближнем Востоке. Молотов разочарует национал-социалистских лидеров своим нежеланием согласиться с неизбежностью поражения Англии".
А чего стоят такие слова из той же газеты: "Сталин надеется получить по крайней мере год передышки или даже два или три. Ни одна из сторон не хочет разрыва теперь, но в их стратегии есть разница: Россия не хочет никогда воевать против Германии, в то время как Германия еще не оставила мысли воевать против России"?
В Англии, особенно в ее дипломатическом ведомстве, прозорливые, глубокие аналитики были. Конечно же, к счастью для нас и для самой Британии.
Казалось бы, точно оценивал обстановку и сам Сталин. "Каков был смысл разглагольствований фюрера насчет планов дальнейшего сотрудничества с Советским государством? Могло ли случиться, что Гитлер решил на какое-то время отказаться от планов агрессии против СССР, провозглашенных в его "Майн кампф"? - задавался он вопросом и твердо отвечал: - Разумеется, нет". Но за этими размышлениями следовала крупная, стратегического характера ошибка. Высоко, с беспокойством оценивая военные успехи Германии, Сталин считал: "Теперь Гитлер поставил перед собой цель расправиться с Англией, принудить ее к капитуляции". Говорилось это 14 ноября 1940 года, когда Гитлером уже был заведен тот адский будильник, который прозвенел для нас 22 июня 1941 года. Крушение Британской империи к тому времени Гитлер считал - и не без оснований - нецелесообразным. Еще 13 июля на совещании в Бергхофе он заявил: "Если мы разгромим Англию в военном отношении, то вся Британская империя распадется. Однако Германия ничего от этого не выиграет. Разгром Англии будет достигнут ценой немецкой крови, а пожинать плоды будут Япония, Америка и другие". Как ни прискорбно, но интуиция Сталина подвела: поворота в политике Германии, изменений в очередности задач он не разгадал.
- Как, Роберт Федорович, на Западе оценивали боевой потенциал Красной Армии?
- Война с Финляндией высветила крупные недостатки в боевой подготовке, оснащении нашей армии, подорвала престиж командного состава. И все же в США и Англии нашлись серьезные военные обозреватели, которые высоко оценивали потенциал вооруженных сил России и утверждали, что сам Бог велел иметь такую армию в союзниках. По отношению к Красной Армии часто применялась такая характеристика: вторая по мощи армия на евразийском пространстве. Первенство безоговорочно отдавалось вермахту.
Но были публикации и иного содержания... "Если... германская армия не добьется успеха в осаде Англии, - писал, к примеру, американский журналист К. Гувер, - то вероятно, что стремление восстановить свой престиж может привести к вторжению в Россию. Такого рода вторжение не будет представлять большой трудности для германской армии. Организация промышленности, которая должна снабжать советскую армию, подготовка и моральное состояние Красной Армии и, наконец, отношение русского населения к советскому режиму - все это не предвещает сопротивления со стороны Советского Союза даже в такой степени, как это было в Польше или во Франции".
Мнение известного американского публициста во многом совпадало с теми представлениями о боевом потенциале и моральном самочувствии Красной Армии, которые господствовали в окружении Гитлера. Примерно так же писал о нашей армии другой вашингтонский журналист Д. Джонсон: "Красная Армия покажет себя столь же слабой, как и в Финляндии". И подкреплял этот вывод ссылкой на заявление А. Керенского, что "его страна бессильна, а Иосиф Сталин - банкрот".
- Укрепились ли эти представления после неудачного для нас начала Великой Отечественной войны? К чему в тот период взывали средства массовой информации?
- В США газеты после нападения Германии на СССР все еще муссировали вопрос о слабости нашей страны и армии. Характерный для американцев в предвоенное время изоляционизм еще больше усилился. У нас широко известно высказывание сенатора Гарри Трумэна, будущего президента США: надо, чтобы русские и немцы убивали друг друга как можно дольше. Таких заявлений было множество. Сенатор от штата Канзас А. Кинер, к примеру, откровенничал следующим образом: "Нападение гитлеровской Германии на сталинскую Россию утвердило меня в глубокой уверенности, что войны в Европе - не наши войны. Мы не должны в них участвовать..."
В Англии тоже было немало желающих понаблюдать за схваткой фашистской Германии и социалистического Советского Союза со стороны и основательно включиться в борьбу, лишь когда придет время ставить точку, подводить итоги.
Надо отдать должное Сталину: он чутко уловил опасные тенденции и сделал все возможное для их преодоления, для создания реальной, действующей антигитлеровской коалиции. Думаю, что найти общий язык с Ф. Рузвельтом, У. Черчиллем, превратить их в союзников мог только очень сильный и талантливый политик. История свидетельствует и о том, что Рузвельт и Черчилль тоже были политиками, которые, по выражению самого Сталина, рождаются раз в столетие.
- Как трансформировалось общественное мнение на Западе по отношению к СССР, Сталину в ходе войны?
- Перемены были стремительными и разительными. Хотя начиналось все осторожно. "Пресса, - подводил итоги первого месяца боев на советско-германском фронте американский журналист Тоухи, - не может позволить себе надеяться, что Россия продержится долгое время, но выражает надежду, что срыв нацистских планов отодвинет попытку вторжения в Англию в этом году".
Другой американский журналист - М. Вернер без особой радости констатировал: "В течение первых 26 дней войны в России германская армия вела классический блицкриг, непрерывно продвигаясь вперед по всей широте фронта первоклассного противника". Отметьте: истекающую кровью, отступающую, попадающую в "котлы" Красную Армию, Вернер, серьезный и глубокий военный обозреватель, называет первоклассным противником. С таким германская военная машина еще не встречалась.
Надо отметить, что уже тогда, на этапе наших почти сплошных поражений, западная аудитория с удивлением и невольным уважением восприняла прозвучавшие в СССР слова о том, что враг будет разбит, что победа будет за нами. О разгроме вермахта, заметим, до этого еще никто в мире не говорил. Англия, Франция и Польша, объединяясь в военный союз, помышляли только об обороне.
И все же, все же...
Популярный в США журнал "Лайф" скорбно разъяснял своим многочисленным читателям, что у Советского Союза предел прочности не безграничен: "Если падет Москва и Сталин решит, что обескровленная Россия заслужила мир, США окажутся одинокими во всей вселенной, имея единственным союзником Британию".
Хью Джонсон, статьи которого охотно печатали многие американские газеты, подливал масла в огонь, так оценивая в октябре сорок первого ситуацию под Москвой: "Это было похоже на шахматную партию. Если королю объявлен мат, то вне зависимости от того, какие силы еще остаются на доске, это конец игры".
Прогноз, как мы знаем, не оправдался. Красная Армия отбросила гитлеровцев от Москвы. Реакцию за океаном и за Ла-Маншем я бы охарактеризовал одним словом: восхищение. Противники СССР и Сталина в те дни оказались как бы не у дел.
Приведу одно из многочисленных писем, которое советское посольство в США получило в те дни. Американец русского происхождения, посетовав, что возраст уже не позволяет ему проситься на фронт, писал: "Прошу вас по крайней мере разрешить мне в это время славы и восторга кричать вместе с вами: да здравствует гениальный политик Сталин! Да здравствует Красная Армия и маршал Тимошенко!"
Все убеждались: Гитлера с его военной ордой, оказывается, можно не только остановить, но и отбросить, разгромить. Правда, в письмах и телеграммах американцев проявлялся и свойственный им национальный эгоизм. Красная Армия с огромным напряжением, ценой больших потерь едва-едва оттеснила врага от стен Москвы, а П. Талберт из Оук Парк (штат Иллинойс), У. Оливер из Атланты (штат Джорджия) и многие другие требовали от нас немедленно включиться и в войну с Японией, открыть по собственной воле второй фронт на Дальнем Востоке.
Впереди нас ждало еще немало испытаний. Далеко было и до перелома в войне. Но общественное мнение на Западе по отношению к СССР и его политическому, военному руководству менялось. И помешать этому - а охотников по-прежнему хватало - было уже непросто.
- Вы, Роберт Федорович, питомец МГИМО. Ваше мнение о Сталине как дипломате?
- Сталин в ходе войны многому учился. В том числе искусству дипломатии. Ведь особой практики в этой области у него, по понятным причинам не было. На мой взгляд, Сталин регулярно и исправно посещал школу, где постигают дипломатию, был прилежным и успевающим учеником. В результате и на поприще дипломатии проявил себя фигурой мирового масштаба.
Черчилль, Рузвельт, многочисленные государственные и политические деятели, для многочасовых бесед с которыми Сталин находил время в военное лихолетье, отмечали силу его интеллекта, компетентность в огромном числе вопросов, которыми ему пришлось заниматься, умение сосредоточиться на решении главных проблем, поразительную память, реализм в оценке военно-политических ситуаций, напористость, твердость, сочетаемые с тонким юмором. От нас никто не требует прощать Сталину его преступления, его роковые, тяжкие по последствиям ошибки. Но нельзя и упрощать уроки истории: и среди диктаторов могут оказаться люди, наделенные выдающимися способностями. Иные убежденные демократы в сравнении с ними покажутся нам политическими пигмеями.
У. Черчилль писал о Сталине так: "Очень немногие из живущих людей могли бы в несколько минут понять соображения, над которыми мы так настойчиво бились на протяжении ряда месяцев. Он все это оценил молниеносно". Добавим: Сталин не только молниеносно оценивал предложения Черчилля, он всегда видел его насквозь и немало попортил ему крови.
А вот что писал в журнале "Лайф" республиканец У. Уилки, встречавшийся со Сталиным в октябре 1942 года: "В его красноречивой и искренней манере говорить была колоссальная сила убедительности. Несомненно, что это качество является одной из причин его величия".
Дар, о котором писал Уилки, с особой силой, мне кажется, проявился и в переписке Сталина с Черчиллем и Рузвельтом, в его дискуссиях с этими выдающимися политиками в Тегеране и Ялте. Проекты писем, как это принято сегодня, для Сталина никто не составлял. На его переписке с другими лидерами лежит четкая печать индивидуальности: лаконизм, глубина анализа, яркость, образность и самобытность.
Знаю, что многих попытки размышлять о Сталине как о неординарном человеке, сильном политическом и военном лидере раздражают и возмущают. Но их мнения, как мне представляется, исторического значения не имеют. Для истории важно, как оценивали Сталина те, кто вместе с ним боролся с чумой ХХ века - нацизмом.

Виталий МОРОЗ,"Красная звезда".

http://www.redstar.ru/2001/05/04_05/4_01.html