Униформа; Великая Отечественная; 1941; Части и соединения;
Re: Всадники в...
>Это типа где в Сети? Оцинна интересна. Рассказы, аднака, капитана. Где такое пацЫтать мозна?
Где нашел не помню. Полный текст:
Рябченко Захар Павлович
38-й ОЭС.
«Я родился в 1921 г., призван в армию в сентябре 1940 г. Попал я в 38-й отдельный эскадрон связи в г. Ломжа, находившийся рядом с Домом Красной Армии. Наш эскадрон был небольшой: курсантский взвод радистов и взвод телефонистов, хозвзвод и комендантский взвод, в основном коноводы для штаба дивизии. Командиром эскадрона был капитан т. Груша и за месяц до начала его перевели в штаб дивизии, присвоив звание майора, другого командира не помню. Я попал в радиошколу. Наш эскадрон был образцовый, все командиры были хоть и молодые, но замечательные.
22.06.41 г. в 4 часа ночи объявили боевую тревогу, полковые курсанты разъехались по своим полкам, а мы, эскадронные, остались на месте. Мы начали устанавливать связь. Я учился сначала на рации 6-ПК, 11-АК, а потом на рации РСБ, которая была установлена на 3-осной автомашине и принадлежала штабу дивизии. Через короткое время объявили отбой, только сели за стол завтракать, вторично объявили боевую тревогу. Когда мы выскочили во двор, то увидели огромную стаю летящих самолетов с крестами, но мы и не думали, что это война. Во дворе выстроились в колонну весь эскадрон, благо у нас был большой забор и не видно было, что делается за забором. Командир эскадрона объявил приказ: в связи с тем, что уменьшился срок учебы, нам присваиваются звания. Мне было присвоено, как отличнику, звание старшего сержанта и старшего радиотелеграфиста, моему земляку Саше Иванову (из одного района) – телеграфиста. Лейтенанта, нашего комвзвода – начальником радиостанции РСБ и мы должны были прибыть в расположение штаба дивизии. У нас были карабины и кавалерийские клинки, но патронов к карабинам не выдали. Когда открыли ворота – а улица вроде бы центральная, на выход из города – мы увидели на улице поляков, бежавших из города в чем кто как одевшись: старики, дети, повозки, коляски, скот – но мы и не думали, что это война, думали, что начались дивизионные занятия, а там, за рекой Нарев, не смолкала артиллерийская канонада. С большим трудом между беженцами эскадрон пробился на выход из города мимо горевшего аэродрома и въехал поблизости от города в первый лес (Гелчинский? – Д.Е.). Сразу появился наш первый командир эскадрона из штаба дивизии майор Груша. Приказал окопаться согласно устава. И вот мое первое дежурство. Я передал в 8:25 первую радиограмму в Москву (? – Д.Е.), потом Саша Иванов сел за рацию и принял первую радиограмму из Москвы, что там было, не знаю. В это время появился какой-то генерал и майор Груша. Прочитав, они ушли. Потом по коду я уже стал вызывать Москву, но ответа не последовало, сколько мы ни бились. Видимо, поменялся код и мы остались без связи. Машинально я включил микрофон (микрофонный режим? – Д.Е.), сначала была музыка, потом мы услышали передачу ТАСС. Генерал упавшим голосом попросил включить погромче, ровно в 12:02 выступил т. Молотов и объявил – считать Советский союз в состоянии войны с Германией, вот когда мы узнали про начало войны. Генерал и майор попрощались с нами, на прощание сказали, что «вам, сынки, будет очень тяжело, эта война будет невиданной из войн». Ушли сразу же и больше я никого не видел. Только остался с нами один лейтенант, он был смелый, хороший, молодой, только из училища, фамилии не помню, вроде бы Галактионов. Мы переночевали в лесу, а на зорьке он дал команду переехать через поляну на другую опушку леса. Только мы выехали, впереди нас проскакали сабельные эскадроны и вдруг появился один «Мессершмитт», сделал поворот, снизился примерно метров на двадцать с боку и дал пулеметную очередь, а сам полетел за одиночным всадником. Машина резко остановилась, мы с Сашей выскочили из будки и увидели лейтенанта и шофера с перебитыми ногами. Благо появился обоз, мы их погрузили на брички и больше не встречались. Осталось нас двое, что делать сами не знаем. Простояли примерно часа два, Саша хоть и плохо, мог водить машину, рацию бросить нельзя. Никто на нас не обращает внимание, ни одного офицера, летчики, танкисты едут на лошадях, идут пешие, как стадо баранов. Бензин кончился, но мы до опушки леса все-таки доехали. Потом к нам примкнул какой-то старшина и посоветовал нам взорвать рацию. По лесу валялось много оружия: снарядов, гранат – по обочине дорог стояла новенькая техника: машины, танки, гаубицы, но нет бензина. Гранатой я не мог пользоваться, потому что я ее не видел. Старшина показал, как можно пользоваться гранатой, мы с Сашей не согласились взорвать, старшина не возражал, но посоветовал, если не найдется командование, рацию уничтожить. Мы переночевали ночь – голодные и пить нечего. На рассвете мимо нас проходили солдаты, повозки с ранеными. Мы у них попросили поесть, они дали по одной рыбине и пожилой человек, видимо, офицер, но без знаков различия, сказал, что надо двигаться на Минск: все идут туда, потому что на реке Березина там, мол, заняла оборону 1-я мотострелковая дивизия, им, мол, через нас и нельзя стрелять, так как мы уже в тылу (какая Березина 23-го июня? – Д.Е.). Теперь, как я понял, это был, видимо, провокатор. Но все же мы остались в лесу, уже движение стало спадать, а это было 23.VI.41 г. вечером, Саша пошел в местечко и выпросил у поляков керосину. В ночь мы керосином залили бак, а остаток бензина залили в карбюратор для заводки и тронулись в путь. Какое-то время мы ехали, машина охала, чихала, не знаю, сколько проехали, и остановилась совсем. По дороге движение прекратилось, стрельба сзади нас все приближалась, и мы решили взорвать рацию. Взяли с Сашей по гранате, руки тряслись (боялись, чтобы самим не взорваться) и бросили одновременно по гранате, чтобы если отвечать за нее, так вдвоем. С час мы посидели, рация сгорела, и мы двинулись в путь с карабинами без патронов.
24.VI.41 г. к вечеру мы подошли к какому-то местечку, там была небольшая возвышенность, с нее был хороший обзор – поле, а потом лес. Только мы поднялись на бугорок, навстречу нам, мы не заметили, откуда, вышел нам навстречу солдат и приказал следовать за ним. Уже темно. Прошли минут десять вдоль пригорка, нас встретил полковник при всех регалиях в форме кубанца (Рудницкий, Алексеев, Петросянц или из 36-й дивизии? – Д.Е.), а я был в форме терца. Он объявил нам, что мы попадаем в его распоряжение, что его полк в пешем строю занял оборону и к утру должны окопаться в полный профиль, указал нам место у дороги. Мы хорошо выкопали окопы. По линии обороны все беспрерывно бегали и смотрели то полковник, то два капитана. Мы сказали, что у нас нет патронов и мы голодные. Один капитан пожилой расспросил нас, откуда мы, он сказал «молодцы (за рацию), а этого дерьма (как он выразился про патроны) у нас очень много. Потом он ушел, сразу же два солдата принесли полный ящик патронов, булку хлеба и четыре тараньки. Капитан оказался моим земляком, он был из г. Ставрополя, я в 40 км ниже его живу: «Не падай духом, держись за меня». Начало рассветать, мы подняли головы из окопов, и сколько глаз видит, по пригорку везде окопы и слишком густо, через 10-15 метров, пулеметы, и сзади, глянешь, пушки какие-то маленькие. Подошел земляк капитан, сказал: «Сейчас, видимо, появятся немцы из опушки леса, так как эта дорога им нужна, а мы ее им не отдадим. Стрелять по моей команде и если придется отступать, то тоже по команде. Сами не вздумайте отступать, ибо полковник строгий и по военному положению будут расстреливать». Только он ушел, появился немецкий обоз, небольшой в 12 бричек. Ехали они беспечно, играли в губные гармошки, в руках держали бутылки, что-то ели, а следом за обозом появились автомашины с солдатами. Подпустили обоз примерно на 50 м, поступила команда – с правого фланга (где я находился) открыть огонь по обозу, тем самым закрыть дорогу для автомашин, потому что с боков дороги везде были небольшие овражки. Мы открыли огонь, а левый фланг молчал. Нам повезло, видимо, немцы были пьяны и сразу сгрудились, повалились повозки, лошади перепугались. Потом соскочили с машин и в пешем строю двинулись на нас, думали, что это малая группа или засада на дороге. Тогда открыли огонь и остальные. Бой длился примерно часа четыре, малая часть ушла обратно в лес, и стало совсем тихо. По линии обороны проходил полковник в приподнятом настроении, всех хвалили и, посмотрев в бинокль, аж затанцевал – вот сколько мы их намолотили. Действительно: глянешь на эти овражки, а они лежат, как снопы. После обеда атаки возобновились, примерно в 1 час, и кончились, когда настал вечер. Правда, на этот раз они настойчиво наступали, начали бить из пушек. Благо, у них не было танков (нам не известно, почему), ведь они могли нас в три счета проутюжить, ведь мы были глубоко в тылу. Ночью было затишье.
26.VI. День повторился – обратно так же две атаки, но у нас появилось много раненых и убитых. Целую ночь мы не вылезали из окопов, это уже двое суток, на рассвете (27-го? – Д.Е.) к нам никто не подходил. Саша вышел из окопа и пошел вдоль обороны, но моментально вернулся, говорит: «Левого фланга нет, куда делись?». Нас около дороги осталось человек сорок. Оказалось, что полковник погиб и эти два капитана (земной им поклон), мы гурьбой их похоронили, нашли немного хлеба, с водой поели и двинулись примерно в 9-10 утра в путь. Решили добираться до Минской магистрали. Шли голодные, поляки замыкали колодцы, калитки, везде растет зеленый лук, но мы не могли его рвать, поляки хоронились. Сколько мы шли, не помню. Прошли мимо г. Замбрува (? – Д.Е.), Белостока, там были сильные пожары, и наша группа расплылась, войска отступали в беспорядке, комсостава нет. Когда вышли на дорогу Белосток – Москва, мы с Сашей увидели бесконечную толпу, двигавшуюся по этой дороге на Минск, и мы примкнули. Над нами летели самолеты транспортные на Минск, но нас не трогали.
В одну ночь мы с Сашей решили уйти из колонны и двигаться через населенные пункты, дабы поесть что-нибудь. И вот ночью мы набрели на маленькую группу солдат, примерно 10 человек, у всех были офицерские лошади. Сидели и кушали похлебку. Мы присели, они посмотрели на нас свысока, но кушать не дали – мы, мол, сами голодные. После ужина все улеглись спать, оставили одного часового. Перед рассветом я предложил Саше: «Давай украдем лошадей, и будем двигаться на лошадях». Он согласился. Я подошел к крайней лошади к часовому. Он надел повод на руку и спал. Я взял перерезал повод и потихоньку от него пошел с лошадью, а Саша уже сидел в седле, махнул мне рукой. Я вскочил, и мы поскакали галопом по разным тропам. Когда мы соединились, он говорит мне: «Это, вероятно, офицеры, бросили своих солдат, а сами деру, надо бы всех лошадей распустить». Только мы выехали из лесу, с правой стороны ударил автомат, мы свернули влево, в лес. Потом мы узнали, что это «кукушка». Мы проехали примерно полдня и встретились с группой всадников в донской форме, старшим у них был младший лейтенант при петлицах, их было 12 человек и нас двое. Они не приказали, а попросили нас присоединиться к ним. Говорят, им приказано уничтожить «кукушек». Вот и мы сказали, что нас кто-то уже[успел] обстрелять. И начался другой путь. Мы объезжали (непонятно, вроде как «население и большие колонны»). В основном двигались везде осторожно по опушке леса. Впереди 6 человек, через время остальные 6 человек. Если «кукушка» начинала обстрел первой группы, то вторая – обнаруживала «кукушку» и уничтожала ее. Мы как-то сжились, по имени всех знали, но фамилий не знали. Таким образом, мы двигались две недели на Минск и уничтожили 18 «кукушек». Помню, застукали мы немца, он сидел на макушке дерева, сектор обстрела у него хороший. И когда он начало стрелять, обогнули опушку, а младший лейтенант спешился и подкрался с тыла. Одним выстрелом снял его, он упал, и мы подъехали. Он был ранен, но был наглый, орал на нас. Кое-как его поняли, он был ранен в живот. Немец нам сказал: «Я знаю, что вы меня расстреляете, но победа будет за Гитлером» и попросил, что перед смертью хочет убедиться: есть ли у нас на голове рога. Тогда лейтенант наклонился к нему, снял каску и дал пощупать ему голову и мы все смеялись и показывали и ему головы, да и мы были стриженые. «Ну, - говорит, - Иван, кончай меня, теперь я убежден, что вы не рогаты». И пыл его сразу спал. Где-то затарахтела еще «кукушка», мы ринулись туда, около него остался младший лейтенант. Мы только отъехали и услышали 2 выстрела и еще [одним]меньше осталось немцев. Потом, не доезжая до Минска (мы не знали, какое число, но была примерно середина июля месяца 41 г.), обратно мы попали на минскую дорогу, а там все так же брели солдаты. Лошади у нас устали, мы их взяли пустили в лес, а сами пошли с толпой. Не доходя до Минска 2-3 км – там был какой-то колхоз или совхоз – а там несметное количество солдат в леске, пройти некому, просто негде присесть – началась стрельба, солдаты начали стрелять молодняк быков. Кто сколько мог, отрежет, в жестянках начали варить. Немцы это разнюхали и начали из пушек расстреливать лес, вот где была настоящая мясорубка: кишки на ветках, на земле тоже мокро. И вдруг с западной стороны двинулись бронетранспортеры, стреляя на ходу, и весь народ колыхнулся из леса на Минск. Они не подгоняли. Вышли из леса, а Минск – на глазах, 1-2 км. Наступил вечер. Мы начали входить в Минск, на обочине дороги с обеих сторон стояли 2 танка. Нас обыскали, все, что было у нас, то и бросали в кучу. Всю ночь нас вели по Минску, к утру привели на другую окраину города, в поле, а там уже сидят сидмя несчетное количество солдат. Ряд кухонь наших, штук 300. Начали нас кормить: маный (манный?) суп, зеленая кружка в день. Довели нас до истощения. Я пробыл там с Сашей до холодов, а потом пешим ходом нас погнали в г. Бяло-Подляска в Польше, там Саша от дизентерии и умер. Потом отправили нас эшелоном в Германию. 2 раза с эшелона бежал. Последний раз сбежал, за Барановичами обратно попал. Потом увезли в концлагерь Заксенхаузен, потом – в Бухенвальд. Пробыл в Бухенвальде до апреля 1943(?), при транспортировке нас освободили наши войска, пробыл в госпитале 6 месяцев, потом фронт, демобилизовался в 1946 году…
Я русский человек, и не желаю даже врагу перенести то, что я перенес в концлагерях. Но я там не спасовал, не пошел ни на какие ухищрения фашистов. Там тоже была борьба, ведь лагерь Бухенвальд – это политический лагерь, там нас спасали заключенные немцы. Есть русская пословица: «Врагу надо мстить хорошим».
Хм... - Дм. Егоров08.11.2008 09:38:40 (123, 160 b)
