От Бобров Владимир
К И.Т.
Дата 23.10.2008 13:29:00
Рубрики Тексты;

Тайна смерти Орджоникидзе

Летом этого года мне довелось поучаствовать в съемках документального телесериала «Кремлевские похороны» (см. НТВ по субботам в 14:05). Не уверен, что что-нибудь из надиктованного останется в фильме, а, сохранившись, будет передано без искажений, Поэтому помещаю ниже чуть отредактированный конспект того, что наговаривалось в телестудии.


ТАЙНА СМЕРТИ СЕРГО ОРДЖОНИКИДЗЕ

Среди историков трудно найти хоть кого-нибудь кто, сомневается в том, как именно погиб Г.К. («Серго») Орджоникидзе. Признаться, вслед за всеми, я тоже долгое время считал, что Г.К. ушел из жизни, покончив жизнь самоубийством. Но какая-та тайна все же оставалась, что-то здесь было не так.

Посудите сами. В таких случаях как, например, самоубийство поэта Владимира Маяковского мы располагаем его предсмертной запиской; известен пистолет, из которого был произведен выстрел, найдены пуля и гильза; сохранилась окровавленная рубаха Маяковского с пулевым отверстием и т.д. Конечно, есть медицинское заключение и материалы уголовного расследования дела о самоубийстве (которые в последние 10-20 лет оспариваются некоторыми историками и литературоведами). Но, по крайней мере, нет никаких сомнений, что смерть Маяковского не была естественной, а наступила от пистолетного выстрела кто бы его ни произвел.

В деле о "самоубийстве" Орджоникидзе все иначе. Предсмертной записки никто не видел (и не исключено, что таковой никогда не было), наличие огнестрельного оружия у Орджоникидзе не установлено, не известен даже тип оружия, из которого был сделан выстрел (охотничье ружье? пистолет?), про пули и гильзы тоже нет сведений, ничего не известно и про окровавленную рубаху или продырявленный китель. Нет вообще никаких улик, а без них нельзя сказать, действительно ли Орджоникидзе погиб от пули.

Не здесь поможет и эксгумация: тело Орджоникидзе было кремировано и с почестями захоронено в кремлевской стене.

Первая официальная версия: медзаключение: http://www.oldgazette.ru/izvestie/19021937/text1.html

Официальному заключению медиков — «смерть от паралича сердца» — никто не верит. Все говорят о насильственной смерти Серго, преимущественно, о самоубийстве.

Что ж попробуем разобраться.


Вторая официальная версия была оглашена на ХХ съезде КПСС в «закрытом» докладе Хрущёва:

«Берия учинил также жестокую расправу над семьёй товарища Орджоникидзе. Почему? Потому что Орджоникидзе мешал Берия в осуществлении его коварных замыслов. Берия расчищал себе путь, избавляясь от всех людей, которые могли ему мешать. Орджоникидзе всегда был против Берия, о чём он говорил Сталину. Вместо того, чтобы разобраться и принять необходимые меры, Сталин допустил уничтожение брата Орджоникидзе, а самого Орджоникидзе довёл до такого состояния, что последний вынужден был застрелиться».

Оставим в стороне Берию, отметив только: в годы «оттепели» Хрущёв использовал любую возможность очернить своего бывшего соратника по партии.

Для нас важно знать другое: откуда Хрущев узнал о тайне гибели Серго?

Как известно, в основу доклада был положен доклад специальной комиссии ЦК КПСС по установлению причин массовых репрессий против членов и кандидатов в члены ЦК ВКП(б), избранных на XVII съезде партии. Но ни в докладе Комиссии, ни в проекте доклада «О культе личности и его последствиях», подготовленном теми же авторами, — ничего о смерти Орджоникидзе не сообщалось.

О самоубийстве было впервые было сказано в т.н. «диктовках» Хрущёва, предварявших его выступление на закрытом заседании в последний день работы ХХ съезда. Иначе говоря, вторая официальная версия восходит лично к Хрущеву. Остается только выяснить: откуда об этом узнал он сам?

Доклад лишь по иронии судьбы назван «закрытым» или «секретным»: в том же 1956-м году он «уплыл» на Запад и затем опубликован на многих языках мира, включая русский.

Первая официальная публикация состоялась в годы горбачёвской «перестройки», но еще в хрущевское время на партийных собраниях устраивались читки доклада. Поэтому «секретным» доклад был лишь в воображении: в короткое время с ним познакомились миллионы людей.

Но в открытой советской печати о «самоубийстве» ничего не писали вплоть до 1961 года, когда все тот же Хрущев затронул ту же тему в своем «Заключительном слове» на ХХII съезде КПСС (27 октября 1961):

«Вспомним Серго Орджоникидзе. Мне пришлось участвовать в похоронах Орджоникидзе. Я верил сказанному тогда, что он скоропостижно скончался, так как мы знали, что у него было больное сердце. Значительно позднее, уже после войны я совершенно случайно узнал, что он покончил жизнь самоубийством… Товарищ Орджоникидзе видел, что он не может дальше работать со Сталиным, хотя раньше был одним из ближайших его друзей. Орджоникидзе занимал высокий пост в партии. Его знал и ценил Ленин, но обстановка сложилась так, что Орджоникидзе не мог уже дальше нормально работать и, чтобы не сталкиваться со Сталиным, не разделять ответственности за его злоупотребления властью, решил покончить жизнь самоубийством» (с.255).

Как видим, здесь нет даже Берии: вся вина возложена на Сталина, на обстановку, которая сложилась вокруг Орджоникидзе под сталинским влиянием.

Зато здесь кое-что проясняется: оказывается, что ещё в 1937-м Хрущёв не знал, не ведал о самоубийстве Орджоникидзе, что называется, ни сном, ни духом. Что ещё удивительнее — всё это несмотря на своё личное участие в комиссии по похоронам (под председательством Акулова).

Источник сведений по-прежнему не назван, и только известно, что о случившемся стало известно после войны, т.е. почти через 10 лет после таинственного ухода из жизни Серго.

Наконец, в третий раз Хрущев затронул тему смерти в своих мемуарах. Их первый вариант был издан сначала на Западе, а четверть века спустя появилась их более полная русскоязычная версия. Оттуда мы узнаём еще больше, но его рассказ не столько раскрывает, сколько еще больше запутывают ситуацию:

«О смерти Орджоникидзе мне подробно рассказал Анастас Иванович Микоян, но значительно позже, после смерти Сталина. Он говорил, что перед его смертью (тот покончил с собой не в воскресенье, а в субботу или раньше) они очень долго ходили с Серго по Кремлю. Серго сказал, что дальше не может так жить, Сталин ему не верит, кадры, которые он подбирал, почти все уничтожены, бороться же со Сталиным он не может и жить так тоже больше не может.

А правду я узнал совершенно случайно, причем во время войны. Я приехал с фронта. У Сталина на обеде, который тянулся целую ночь, видимо, я попал в ненормальное состояние. Вспомнил я вдруг о Серго, начал говорить о нем добрые слова: лишились мы такого человека, умного, хорошего, рано он умер, а мог бы еще и пожить, и поработать. Смотрю, сразу за столом такая реакция, как будто я сказал что-то неприличное. Правда, никто мне ничего не сказал, и такое, знаете ли, повисло молчание. Я это увидел, а потом, когда мы с Маленковым вышли, я говорю ему: “В чем дело?” — “А что, ты разве ничего не знаешь?” — “Да о чем ты?” — “Ведь Серго-то не умер, а застрелился, Сталин его осуждает, а ты по-доброму сказал о нем, поэтому и возникла пауза, которую ты заметил”. — “В первый раз слышу! Вот так-так...”.

Не касаясь пока сути рассказанного отметим, что никакими вещественными доказательствами, кроме устных сообщений, — иначе говоря, СЛУХОВ, пересказанных, если верить мемуаристу, сначала Маленковым и Микояном, а затем самим автором второй официальной версии, — у Хрущева нет и никогда не было.

При таких шатких доказательствах и при отсутствии каких-либо улик любой из криминальных следователей в таком деле должен поставить точку. Здесь самое время вспомнить, что предсмертной записки никто не видел (и не исключено, что никогда не было), наличие огнестрельного оружия у Орджоникидзе не установлено, не известен даже тип оружия, из которого был сделан выстрел (охотничье ружье? пистолет?), про пули и гильзы тоже нет сведений, нет и ничего не известно про окровавленную рубаху или продырявленный китель. Нет вообще никаких улик, а без них нельзя сказать, действительно ли Орджоникидзе погиб от пули.

Но у историков нет возможности допросить, например, Хрущева или Маленкова и узнать, какими сведениями из «первых рук» они располагают. Поэтому придется иметь дело с теми крохами, какие сохранились до наших дней. Но вопросов-претензий к версии Хрущёва от этого не убывает.

Скажем, Хрущёв отмечает, что в годы войны Сталин-де пересмотрел своё отношение к Серго, и больше не относился к нему по-доброму. Но вот в 1941-м (самом, надо сказать, военном году) на экраны выходит кинофильм «Валерий Чкалов» (реж.М.Калатозов). Хорошо известно, что Сталин был придирчивым цензором. Фрагменты фильма с участием Михаила Геловани в роли Сталина сейчас не показывают, а эпизоды с участием Серго Орджоникидзе (Семен Межинский) можно увидеть, хотя удалить их из кинокартины не составляло труда как в 1941-м, так и в последующие годы.

Когда я впервые читал воспоминания Хрущева, его рассказ о том, как он узнал о самоубийстве Орджоникидзе сразу удивил меня. Подумалось: «Вот, оказывается, какой удивительный человек Никита Сергеевич, — работал себе и никакие сплетни не собирал и не слушал». Причем ни Микоян, ни Маленков не участвовали в организации похорон, а Хрущев участвовал. Кому-кому, а к нему-то должны были стекаться, просто не могли не доходить какие-то намеки и нашептывания. Но не дошли.

Конечно, задним числом можно сказать: дескать, и я такое слышал столько-то лет назад. Ничем такие заверения подтвердить нельзя; поэтому нас интересуют слухи, циркулировавшие возможно близко к событиям и поддающиеся датировке.

Яркий пример такого сборника всяких россказней - «Бюллетень оппозиции» Троцкого, где публиковались нелицеприятные для режима антисталинские версии. И там сразу отыскалось кое-что про Орджоникидзе: например, в июне 1938 года там была напечатана заметка корреспондента Троцкого «Бр.», где говорилось:

«Этот превосходный кремлевский врач (Лев Григорьевич Левин. — В.Б.) тоже знал слишком много, и он мог бы когда-нибудь многое рассказать. Он знал, как умер Орджоникидзе. (В Москве говорили, что Орджоникидзе умер на заседании после бурного объяснения со Сталиным, но в ГПУ и этой версии не верили, а говорили, что Орджоникидзе был отравлен)».

Сам Троцкий в книге «Сталин» заметил, что именно «об отравлении говорили в связи со смертью Орджоникидзе». Итак, даже Троцкому не приходила в голову мысль о самоубийстве Орджоникидзе.

Впервые такая мысль посетила советского перебежчика Виктора Кравченко. В книге, изданной после войны в Нью-Йорке сей мемуарист связывает всю имеющиеся у него сведения о смерти Орджоникидзе со слухами и даже пересказывает один из известных нам (по Троцкому) вариантов:

«Есть те, кто считает, что в минуту отчаяния он (Орджоникидзе. — В.Б.) принял яд. Другие полагают, что он был отравлен доктором Левиным — тем самым доктором, который позже признался в отравлении Максима Горького. То, что он умер насильственной смертью, что его конец не был "естественным", мои источники нисколько не сомневаются» (Viktor Kravchenko. I Chose Freedom. New-York, 1946, p.240).

Иначе говоря, даже слухи не подверждают версию Хрущева.

Ну, а Маленков? В 1937 году через день после похорон Орджоникидзе начал свою работу Пленум ЦК ВКП(б).

Как оказалось, Пленум стал самым или одним из самых продолжительных в истории, но его материалы без купюр опубликованы в начале 1990-х. И ни один из выступавших не сделал хотя бы намека, что смерть Орджоникидзе наступила в результате каких-то противоестественных причин.

А поводы и возможности для того, конечно, были. Пленум начался с рассмотрения дела Бухарина и Рыкова. Поступок во спасение жизней — публично обвинить или намекнуть сталинской группировке в ЦК, что против нее «правые» обладают убойным «компроматом». Но ничего подобного не случилось. Никто ничего не сказал, Бухарина и Рыкова арестовали и отправили в лубянский следственный изолятор, а Сталин предлагал Пленуму ограничиться в отношении них административной ссылкой, без предания Бухарина и Рыкова суду и без передачи их дела в НКВД, но его предложение о ссылке было отклонено.

В 1953 году уже после смерти Сталина Маленков выступал на Пленуме, посвящённом Берии и его козням. Но о тайне ухода из жизни Орджоникидзе так и не вспомнил. А давнишний член ЦК Андреев только и заметил: «благородное сердце т.Серго не выдержало». Что подтверждает первую официальную версию.

Не опроверг, а подтвердил ту же версию выступивший на Пленуме Микоян:

«Я помню, разговаривал с ним (с Орджоникидзе. — В.Б.) за несколько дней до его смерти. Он очень взволнованный ходил. Он меня спрашивал: “Не понимаю, почему товарищ Сталин мне не доверяет. Я абсолютно верен товарищу Сталину и не хочу с ним драться, хочу поддержать его, а он мне не доверяет. Здесь большую роль играют интриги Берия. Берия из Тбилиси дает товарищу Сталину неправильную информацию, а Сталин ему верит”».

А теперь сравните это с тем, что говорил Хрущев (что называется, почувствуйте разницу):

«О смерти Орджоникидзе мне подробно рассказал Анастас Иванович Микоян, но значительно позже, после смерти Сталина. Он говорил, что перед его смертью (тот покончил с собой не в воскресенье, а в субботу или раньше) они очень долго ходили с Серго по Кремлю. Серго сказал, что дальше не может так жить, Сталин ему не верит, кадры, которые он подбирал, почти все уничтожены, бороться же со Сталиным он не может и жить так тоже больше не может».

Кстати, если принять приводимую Хрущевым датировку смерти Орджоникидзе, — «не в воскресенье (18 февраля 1937 года. — В.Б.), а в субботу или раньше», тогда придется признать, что не соответствуют истине те немногие воспоминания, где описываются события дней, предшествующих уходу из жизни Серго., и могущие стать подтверждением второй официальной версии, выдвинутой Хрущевым. (Изучавший архив Орджоникидзе Олег Хлевнюк попытался найти «компромисс»: по его мнению, смерть наступила в ночь с субботы на воскресенье 18 февраля 1937 года, но без достаточных оснований.)

Но дело совсем не в этом. Как не бывает «второй свежести», так и здесь: либо главный и, по сути, единственный первоисточник второй официальной версии прав, либо он, т.е. Хрущев, сказал неправду.

…Довольно долго мне хотелось найти хотя бы одно свидетельство очевидца, в котором была бы зафиксирована смерть Орджоникидзе от пули, и, если не текст предсмертной записки, тип огнестрельного оружия, то хотя бы вид окровавленного тела Серго. И после многих поисков мне, наконец, повезло. Вот они, эти драгоценные строки воспоминаний:

«Вот здесь, на ковре, лежал Серго... С простреленной грудью... Опаленный кусочек кожи над самым сердцем... Я схватила его руку, пульс, голову, прикоснулась к губам... Он мертв, его не стало вмиг, в тысячную мига... Позвонила кремлевскому врачу… Врач появился тут же и констатировал смерть».

Воспоминания броде бы принадлежат женщине. Но дело обстоит не совсем так. Процитированный фрагмент взят из воспоминаний А.И.Микояна, где сам текст предваряется такими словами:

«Только после ХХ съезда партии, в феврале 1956 г., мне стали известны подробности последних часов жизни Серго. О них рассказала вдова Орджоникидзе Зинаида Гавриловна журналисту Гершбергу, который записал ее рассказ, а затем свои записки передал мне. Гершберг лично знал Орджоникидзе, бывал на совещаниях, которые тот проводил, был знаком с его женой».

Т.е. пишет не вдова Орджоникидзе, а перетолмачивший её журналист Гершберг, который в свою очередь цитируется Микояном. Всё сказанное имеет значение, ибо предполагаемая «Зинаида Гавриловна» ещё припоминает:

«Через тридцать минут или сорок, не знаю, Сталин приехал с Ворошиловым, Молотовым, Микояном, Кагановичем, Ждановым, Ежовым. Они прошли прямо в спальню. Ни слова, ни звука. Я присела на край кровати… На меня посмотрел Сталин и позвал легким кивком. Мы вышли из спальни в кабинет. Встали друг против друга. Он весь осунулся, выглядел старым, жалким. Я спросила: "Что же теперь людям скажем?" — "У него не выдержало сердце", — ответил Сталин... Я поняла, что так напишут в газетах. И написали...»

И точно: именно такая версия — паралич сердца — появилась на следующий день в газетах. А для большей убедительности была опубликована фотография: Сталин и другие тогдашние вожди у тела Орджоникидзе. Среди прочих — Микоян, пришедший на квартиру Орджоникидзе вместе со Сталиным. Вот, кстати, это фото: http://www.oldgazette.ru/izvestie/19021937/01-2.html .

Но как Микоян мог не заметить окровавленного тела Серго с огнестрельной раной в груди? Почему мимо его внимания прошла неизбежная в таких случаях возня, неизбежно необходимая для сокрытия следов насильственной смерти? Зачем Микояну потребовалось прикрываться пересказом записей какого-то журналиста, если он сам все видел, все слышал, ибо, как очевидец, находился в центре событий? Вместо ответа на эти вопросы у Микояна читаем: «Только после ХХ съезда партии, в феврале 1956 г., мне стали известны подробности последних часов жизни Серго»!..

Концы не сходятся с концами. Перед нами опять негодный свидетель. Такой же как Хрущев. Ибо нет никаких свидетельств, способных подтвердить «факт» самоубийства Орджоникидзе, если не считать двух партсъездовских заявлений Хрущева и зависимых от него мемуарных свидетельств. Хрущев, как известно, показал себя лживым политиком; ни одному его слову верить нельзя и, скорее всего, он, пользуясь невозможностью опровергнуть ошеломляюще-лживые тезисы своего доклада, выдумал и версию о самоубийстве Орджоникидзе (как про сталинские операции "по глобусу"). Однако сама хрущевская версия о самоубийстве Серго продолжает оставаться недоказанной.

Еще говорят: все доказательства существовали, но были уничтожены или сфальсифицированы еще в 1937 году. Но с доказательствами этого тезиса дело обстоит еще хуже, чем с доказательствами версии о самоубийстве: их нет вообще!

Нравится нам это или нет, в данном случае мы вынуждены поступить в точном соответствии с шуткой, которую мне недавно довелось прочитать в одном из журналов: "Заповедь историка: событие, после которого не осталось документов, считается не произошедшим".

Бобров Владимир