В спорах с экономистами мы постоянно заходим в тупик. Их понятия неуловимы, и невозможно выяснить, в какой системе координат они делают умозаключения. Это – общее явление, а не только наше. Поэтому и возникло целое направление, которое Фуко назвал «археология знания» – выяснение изначального смысла фундаментальных понятий, на которых стоят идеологические построения вроде политэкономии.
Без такой археологии мы вынуждены с открытым ртом выслушивать утверждения Ниткина о том, что бразильцам выгодно их нынешнее положение. Из чего следует, что и нам выгодно аналогичное положение. Что без этого бразильцы бы вообще померли с голоду (из чего следует, что и в СССР мы должны были помереть с голоду). Что США легко могли бы увеличить производство продуктов питания в 10 раз – если бы кто-нибудь мог его купить. Что вклад немцев в постройку «фольксвагена» составляет 99% и т.д.
Почему их рассуждения кажутся правдоподобными?
Во-первых, потому, что они не формулируют постулаты и допущения. Если бы сформулировали, то многие просто бы отказались на такой базе спорить, потому что принять их для многих невозможно. В истории было несколько случаев прямой попытки диалога с экономистами именно по поводу постулатов – лекция Клаузиуса в связи с вторым началом термодинамики, лекции Ф.Содди «Картезианская экономика» в Лондонской экономической школе в 1921 г., для нас близкий случай – труд Подолинского (продолжил Побиск Кузнецов). Надо отметить, что никаких ответов вообще не было, эти попытки были полностью проигнорированы.
Откуда убежденность в том, что невозобновляемых ресурсов нет (постулат о полной заменяемости) и о том, что вклад немцев 99%, что бразильская руда и сталь имеют ничтожную ценность («унция серебра из перуанского рудника»)? Из того понятия «производство», которое принято как постулат и которое политэкономия восприняла от алхимии. Производство – это трансмутация, превращение материи. Это – предмет истории экономики, но Ниткин избегает признавать источник этого постулата. А ведь время изменилось, и то, что было приемлемым в 18 веке, сегодня прямо касается каждого жителя Земли, а нас уж точно. У нас изымаются уже источники «энергии для жизни», а не только «энергии для производства». Допущения 18 века уже неприемлемы – так давайте их хотя бы назовем.
Во-вторых, то ли в процессе образования, то ли под давлением политических интересов, но экономисты произвели подтасовку в своей собственной парадигме. Вот вещь фундаментальная и понятная всякому, кто имеет обычное образование: запас и поток. Капитализм – первый тип производства и потребления, который черпает энергию из запаса, до этого хватало потока. Более того, он черпает энергию именно из запаса, вообще исключив поток из числа экономических категорий – потому отвергли попытки диалога Клаузиуса, Содди и Подолинского. Уже ясно, что этот тип хозяйства может быть всего лишь краткосрочным эпизодом в истории человечества (возможно, последним эпизодом).
Однако хотя бы по отношению к минералам категории запаса и потока в политэкономии разделялись и были достаточно обсуждены. Но стоило упомянуть эту проблему, Ниткин заявил, что это «птичий язык». Наши экономисты не желают принять эту проблему даже в механистической трактовке либерализма («поток есть количественное изменение запаса в единицу времени», что неверно, поскольку это почти всегда и качественное изменение, процесс связан с изменением энтропии). У наших экономистов подмена категорий запаса и потока стала нормой.
Хорошим учебным материалом может служить книга Н.Шмелева и В.Попова «На переломе: перестройка экономики в СССР» (М.: Изд-во Агентства печати Новости. 1989). Авторы - влиятельные экономисты из Института США и Канады АН СССР, профессор Н.П.Шмелев (сейчас академик РАН) к тому же работал в Отделе пропаганды ЦК КПСС. Рецензенты книги - академик С.С.Шаталин и член-корр. АН СССР Н.Я.Петраков. На книге - печать высшего авторитета науки.
О стали в этой книге говорится в главе «Черные дыры», в которых исчезают ресурсы». Там сказано: «Мы производим и потребляем, например, в 1,5-2 раза больше стали, чем США, но по выпуску изделий [из нее] отстаем в 2 и более раза» (с. 169). Здесь - ложная мысль фундаментального, общего значения - будто потребление стали, скажем, в 1985 г., равно производству стали в этом году (даже если отвлечься от импорта и экспорта). Металл - ресурс исключительно долгоживущий, за год от коррозии теряется 0,5% металлического фонда и 0,4-0,5% от истирания. Отслуживший свой срок в изделиях металл возвращается на переплавку, а оттуда опять в изделия. Поэтому ставить знак равенства между производством стали в таком-то году и ее потреблением - бессмыслица. В 1985 г. мы потребляли сталь, сваренную из всего чугуна, выплавленного в Российской империи и СССР - за вычетом безвозвратных потерь. Чтобы сравнить потребление стали в СССР и США, авторы должны были бы сообщить величину металлического фонда СССР и США - количество стали, «работающей» в зданиях, сооружениях, машинах двух стран.
Очевидно, даже в рамках здравого смысла, что производство стали - это прирост запаса, часть «потока», а «потребляем» мы весь действующий в хозяйстве металл. Точно так же, как живем мы в домах, построенных за многие десятилетия, а не только за последний год. Может ли экономист не различать две категории – жилищный фонд в 1990 г. и ввод в действие жилья в 1990 г.?
Ниткин, подобно Г.Попову, переводит в разряд экономических явлений обмена типы отношений, которые самой политэкономией исключались из предмета экономики. Взятка, в том числе арабским шейхам или правителям Бразилии, за изъятие минералов из «запаса» этих стран, не есть экономическая трансакция, это явление внеэкономическое. И изъятие ресурсов из «третьего мира», в том числе рабочей силы, при наличии принуждения – хотя бы посредством лишения этих народов доступа к витальным ресурсам – также есть явление внеэкономическое. Объяснение того, что происходит в Бразилии или России, экономическими законами эквивалентного обмена – обман. Демистификация этих отношений нам на пользу.
